О работе центра имени Сахарова

Юрий Самодуров, исполнительный директор Музея и Общественного центра имени Андрея Сахарова, рассказывает о работе Центра.

В музее и общественном центре имени Андрея Сахарова есть три направления работы: это “Тоталитарное прошлое”, современные проблемы, возникшие в условиях нынешней политической свободы и раздел, посвященный Андрею Сахарову. Эти три раздела есть в экспозиции, в библиотеке и по этим же трем направлениям разрабатываются наши программы. Половина нашей экспозиции и значительная часть библиотеки – это раздел “Тоталитарное прошлое”. Наш музей так и планировался с самого начала, хотя не все учредители и члены Правления Фонда Сахарова поддерживали именно такую структуру. Мне она кажется правильной, но то, что получилось в результате, не вполне меня удовлетворяет. Поэтому, говоря о том, что наш музей, к сожалению, до сих пор единственный в Москве, работающий в режиме "городского" музея , в котором фокусом показа является история репрессий и сопротивления режиму в СССР, я не говорю, что это сделано безупречно. Мы пытаемся, естественно, как-то улучшить нашу экспозицию. В прошлом году нам удалось сделать более или менее в приемлемом виде раздел “Путь через ГУЛАГ”. В нем много документальных материалов и экспонатов. Я надеюсь, что к маю нынешнего раздел “Сопротивление режиму” станет гораздо насыщеннее, чем сейчас.

История создания нашего музея и центра восходит ко времени создания “Мемориала”, когда в течение нескольких лет главным в “мемориальской” программе было открытие в нашей стране национального музея, архива и библиотеки, посвященных истории политических репрессий. Тогда необходимость создания такого музея казалась очевидной. Собственно говоря, в результате очевидности этой задачи “Мемориал” и возник. Здесь я постараюсь быть очень осторожным в формулировках, чтобы никого не обидеть. Но об этом я должен сказать как человек, причастный к созданию “Мемориала” и много тогда работавший ради реализации этой задачи.

В свое время, когда я предложил идею создания "Мемориала" для создания общенационального музея, архива и библиотеки, мне это казалось довольно сложным предприятием. Я никогда не был ни диссидентом, ни правозащитником и не входил в число тех нескольких десятков смелых людей, которые в 60-80-ых годах публично заявляли о своем несогласии с советским режимом. Может быть, даже и сейчас я не являюсь правозащитником в том, что в основном делаю.. Но я был человеком, который глубоко и лично переживал, что память о десятках миллионов уничтоженных людей вычеркнута из истории нашего общества, нашего государства. В общем, я считал невозможным существование этого общества, этого государства именно из-за их отношения к своему прошлому. В советское настоящее я был вовлечен меньше. То есть маразм КПСС меня очень раздражал, но главной моей личной болью было осознание глубокой искусственности и неприемлемости именно отношения нашего общества и государства к прошлому. Желание сказать правду было очень велико. Жила надежда, что публичное выражение этой боли приведет к глубокому изменению нашего государства. Как мы сейчас понимаем, надежда оказалась достаточно наивной и не оправдалась. Но в каком-то смысле в обществе назревала громадная потребность высказаться, потому что от “Мемориала”, как от спички, вспыхнул пожар по всей стране. Начали стихийно возникать инициативные группы, что и стало свидетельством огромной потребности сказать правду. В результате действительно одну часть стоявшей перед ним задачи “Мемориалу” удалось выполнить, даже не создав того музея, о котором я продолжал мечтать до 1999 года. Я имею ввиду, что “Мемориал” стал тем каналом, который позволил десяткам миллионов людей высказать свою боль. В этом смысле "Мемориал" сделал великое дело.

Но дальше возник момент, который отдалил меня от “Мемориала”. В стране шла революция, все хотели отменить 6-ю статью Конституции, изменить Уголовный кодекс, добиться освобождения политзаключенных и всего остального сразу, как всегда бывает во время революции. Так сложилось в тот момент, что “Мемориал” стал публичной площадкой, где можно было говорить открыто. И диссиденты, и правозащитники, и политики, которые мечтали о создании своих партий, – все они пошли в “Мемориал”, потому что другой площадки не было. Но это был очень короткий период, полгода, может быть, несколько месяцев. Он стал решающим и для идеи создания общенационального музея посвященного истории и жертвам политических репрессий. По моим представлениям, 80% тех людей, кто в 1988–1990 годы пришли в “Мемориал”, просто хотели совершить революцию в нашей стране. Создание музея, архива и библиотеки было одним из мелких, “периферийных” дел для большинства отождествлявших себя с мемориальским движением в то время. Но, став каналом для высказывания боли десятков миллионов людей, “Мемориал” не сумел создать значимого материального выражения своего отношения к прошлому. Под материальным выражением я имею в виду как раз общенациональный музей, архив, библиотеку, которые, по моему мнению, "Мемориал" должен был создать в сотрудничестве с государством.. Первая резолюция “Мемориала”, которая была этому посвящена на его учредительном съезде (я был ее автором и много сил отдал, чтобы добиться поддержки этой резолюции у авторитетных членов общественного совета), – это необходимость сотрудничества с государством в создании музея.

Я добивался того, чтобы “Мемориал” обратился к Верховному Совету официально, публично с просьбой признать необходимым создание такого музея и поручить это дело “Мемориалу”. “Мемориал” в этом вопросе как бы представлял собой все гражданское общество. Это принципиально важно. Что делает государство обычно? Обычно государство, если признает что-то необходимым, допустим, в сфере культуры, то дает поручение Минкультуры, которое для этого и существует. А я считал принципиально важным добиться, чтобы государство поручило создание музея “Мемориалу”. И речь шла не столько о финансировании проекта, сколько о прецеденте новых отношений общества и государства. “Мемориал” в моем представлении был тем органом гражданского общества, который мог бы взять на себя задачу создания памятника, музея, архива и библиотеки национального значения. Но в то же время и государство участвовало бы в этом процессе. Тем самым обе стороны - общество и государство взяли бы на себя ответственность за прошлое и признали бы существование преступного режима, осудив его и сохранив память о своих преступлениях.

Идеология для меня лично состояла в том, чтобы боль десятков миллионов людей обернулась осуждением преступлений режима. Но “Мемориал” здесь сыграл как раз очень маленькую роль. В результате не удалось "конвертировать" боль десятков миллионов людей в создание музея, в сколько-нибудь внятные и значимые публичные формы институционального осуждения советского режима. Не решив этой задачи создания национального значения музея, я ушел из “Мемориала”. Но задача-то осталась. И я продолжал о ней думать. Какое-то время я продолжал двигаться в прежнем русле, пытаясь найти решение какими-то другими средствами. Я помню, мне удалось собрать подписи очень многих членов президентского совета под письмом на имя Ельцина с предложением отдать “Мемориалу” одно из зданий Лубянки под музей. Это письмо кроме многих членов президентского совета, подписали Гельмут Шмидт, министр культуры Франции, председатель парламента Норвегии. Через Михаила Гефтера и госсекретаря Бурбулиса письмо подали Ельцину, но никакого отклика оно не имело. Потратил я на это около года. Потом попытался того же добиться другим путем – раз государство не дает, сделаем сами. Я решил просто найти участок земли в Москве и построить все заново. Нашел архитекторов, которых увлек этой задачей, они рекомендовали несколько участков. Довольно много времени потратил на обращение в крупные банки, пытаясь сделать их участниками проекта. Результат был нулевым. Потом один из депутатов Таганского района обратился в общественную комиссию по увековечению памяти Сахарова и предложил здание для культурного центра, чтобы Фонд Сахарова его использовал. Я года полтора от этого здания отказывался, считая, что для решения той задачи, о которой я мечтал, это здание слишком мало и не подходит, да и стоит на отшибе. А потом понял, что ничего другого не остается, и согласился. Для меня это было продолжением той линии, которую не удалось осуществить в “Мемориале”. Я с самого начала понимал, что значительная часть этого музея, если его делать, должна быть посвящена истории политических репрессий и сопротивления режиму. Так этот проект и начался. Но было ясно, что не только об истории прошлого в музее и центре имени Андрея Сахарова должна идти речь.

В 1995 году я собрал в Фонде Сахарова совещание, в котором участвовали Арсений Рогинский, Никита Охотин и другие мемориальцы, из Министерства культуры, зам. директора ГАРФа, начальник архива ФСБ, социолог Леонид Гордон, члены Фонда Сахарова, то есть круг людей, которые профессионально могли бы обсудить проблему и положить начало созданию экспозиции. Я настаивал на том, чтобы у музея было три раздела, о которых я уже сказал, и чтобы раздел "Тоталитарное прошлое" занимал половину экспозиции и в этом разделе было четыре аспекта, самые важные для того, чтобы показать суть режима. Один аспект – идеология в широком смысле слова. Это и мечты людей, и мифология, и утопическое представление, и самообман в том числе.

Второй – история насилия в нашем государстве, те методы, которыми государство добивалось осуществления своей линии.

Третий аспект был очень важным (к сожалению, его не удалось осуществить) – это конформизм, согласие с режимом, его приятие.

И четвертый аспект – отношение ко всем трем предшествующим, это сопротивление, неприятие режима.

Был объявлен конкурс дизайнерских проектов на экспозицию.

Победил проект экспозиции Евгения Асса.

Асс создал архитектурную среду: кирпич, железо, дерево, стекло, различной ширины проходы, затененность. Эти коридоры дают ощущение угрожающего, неблагоприятного пространства, потом переход к пространству более светлому, к новой эпохе политической свободы после 1991 года, и Сахаров. Но работа с экспонатами – это не его жанр, не жанр его команды. Им было все равно, как все это "склеить", самое главное, чтобы этикетки были на одном уровне.

Мы вошли в здание, переданное Правительством Москвы Фонду Сахарова, 19 октября 1995 года, а уже через семь месяцев и два дня, 21 мая 1996, музей был открыт. Еще до открытия я познакомился с Виктором Шмыровым. Он привез показать нам свой план создания музея “История политических репрессий” в бывшей зоне Пермь-36. По замыслу это было похоже на как раз тот музей, о котором я мечтал. Многое из его сюжетного плана я считал очень правильным и пытался использовать у нас).

Нас очень подгоняло то, что в 1996 году летом как раз были выборы Президента, и мы боялись, что если к власти придет Зюганов, нам вообще ничего не удастся сделать.

Я воспринимал создание музея и центра имени Андрея Сахарова как проект, который ни в коем случае не должен быть замкнутым на Фонде Сахарова. У меня было романтичное представление, что музей может быть общим делом, стать национальным музеем.

Куратором первого раздела "Тоталитарное прошлое" согласился быть Никита Охотин, который позже пригласил себе в помощь Михаила Гнедовского. Для меня было принципиально важно, чтобы в экспозиции оказались материалы с этикетками -“предоставлено ГАРФ”, “предоставлено архивом КГБ”. Это и есть вовлечение государства, обозначение участия государства в создании музея.

У нас еще было мало материалов. Мне хотелось, чтобы шел поток материалов через музей из разных источников, хотелось представить экспонаты из “Мемориала”, документы из ГАРФа, из архива ФСБ, из других архивов и музеев. Это было принципиально важно, чтобы обозначить участие в создании музея общества и государства. Я считал, что наша задача не собирать свою коллекцию, а наоборот, приглашать различные организации: ГАРФ, “Мемориал”, ФСБ, Минкультуры и частных лиц, у которых эти материалы есть, чтобы дать нам возможность устраивать различные экспозиции. Так и должно было возникнуть ощущение общего дела. Поэтому года три мы не собирали своей коллекции, ведь “Мемориал”, архив ФСБ и ГАРФ дали довольно много документов и материалов для нашей первой экспозиции.

И еще один момент. Оказалось, что осуществить этот замысел не только организационно, но технически сложно. У нас не хватало сотрудников для того, чтобы раз в год менять экспозицию, обновлять ее, и сохраняя смысл раздела, показывать новые материалы. Я уже не говорю о том, что никто не стремился давать новые материалы в экспозицию после открытия музея. Идея обеспечить поток экспозиционных материалов осталась нереализованной. И сам масштаб того, что получилось, конечно, не дотягивает до уровня национального музея. Все-таки, то что получилось, тоже в какой-то мере чудо, как-никак наш музей второй после центра Рериха (а может быть и первый) негосударственный музей в Москве относительно крупный и общедоступный. Конечно, ничего бы не получилось и музея бы не было, если бы не Елена Георгиевна Боннэр и если бы музей не носил имя Сахарова. Власти и грантодатели помогли создать музей только потому, что он носит имя Сахарова и потому, что средства на него просила Елена Георгиевна. Чему музей имени Андрея Сахарова посвящен, какие именно в нем есть разделы, властям, да и грантодателям было и остается более или менее все равно.

В 1999 г. я внезапно понял, что если продолжать думать и говорить о создании национального музея, который должен показать отношение нового демократического общества и государства к своему прошлому, то по большому счету в 1991 г. после прекращения существования СССР и возникновения в России условий политической свободы изменился сам объект, к которому требуется сформировать и выразить свое отношение. До меня дошло, что самым существенным и главным объектом теперь стали не только политические репрессии и преступления советского режима, сколько СССР как государство и цивилизация, вообще переставший существовать подобно Атлантиде или, если угодно, Римской империи.

Задача и проблема нового российского демократического общества и государства в вопросе отношения к своему прошлому (как я их понимаю) довольно сильно изменились и заключаются теперь в том, чтобы осознать и представить свое прошлое, коротко говоря, как прошлое другой цивилизации. На языке музейного дела задачу следует определить как задачу и проблему создания Музея СССР. (Я не хочу в это углубляться и говорю об этом потому, что только в 1999 г., когда ко мне пришло это понимание, я перестал мечтать о создании задуманного во времена возникновения "Мемориала" в 1986-87 гг общенационального музея, архива и библиотеки, посвященных жертвам и истории политических репрессий в СССР). Естественно, что решить задачу создания Музея СССР под силу только сообща структурам гражданского общества, бизнеса, власти, музейного сообщества. Все-таки я рад, что жизнь подарила нашему поколению возможность поставить проблему создания Музея СССР и, может быть, её решить.

9 марта 2001 г.

Данный материал (информация) произведен, распространен и (или) направлен некоммерческой организацией, выполняющей функции иностранного агента, либо касается деятельности такой организации (по смыслу п. 6 ст. 2 и п. 1 ст. 24 Федерального закона от 12.01.1996 № 7-ФЗ).

Государство обязывает нас называться иностранными агентами, при этом мы уверены, что наша работа по сохранению памяти о жертвах советского террора и защите прав и свобод человека выполняется в интересах России и ее народов.

Поддержать работу «Мемориала» вы можете через donate.memo.ru.