Сегодня, когда набирает обороты третий Всероссийский конкурс старшеклассников «Человек в истории. Россия – XX век», уже, кажется, многие осознали: именно этот конкурс стал главным проектом Общества «Мемориал», Проектом с большой буквы.

В самом деле: в чем смысл существования нашей организации?

Некогда, в момент возникновения нашего движения, основная задача «Мемориала» формулировалась в следующих словах: «Увековечение памяти жертв незаконных политических репрессий». Задача более чем достойная; но не пора ли признать, что мы должны не только решать эту действительно благородную задачу, но в каком-то смысле обобщить ее и поднять на новый уровень? Увековечили – и что же дальше? Возможно, этот вопрос звучит даже чуть-чуть кощунственно; но ведь «увековечение памяти» никогда не было для «Мемориала» самоцелью. Мы всегда рассматривали его еще и как средство для решения важных культурно-исторических и гражданских задач – разве не так? Мы занялись увековечением памяти наших погибших не только потому, что в 1987–1988 годах государственная власть не готова была взять это на себя. Кстати, еще через пару лет она, власть, доросла и до признания своей ответственности за политические репрессии, и до мысли о необходимости «увековечения». Но мы полагали, что память о прошлом – обязанность не только власти, но и общества; пожалуй, даже общества в первую очередь. Миссия «Мемориала» – пробуждение этой памяти в общественном сознании, превращение ее в неотъемлемую часть национального менталитета. И для достижения этой цели никаких монументов недостаточно.

Проблема состояла в том, что при старом режиме российское общественное сознание было подвергнуто хирургической операции: у него ампутировали его историческую составляющую. Взамен обществу была предложена подробнейшим образом разработанная мифология. Отдельные элементы этой мифологии менялись в зависимости от идеологической конъюнктуры, но одно ее свойство оставалось неизменным: она не имела почти ничего общего с личным историческим опытом людей. Последнему было отказано в самостоятельной общественной значимости, и он мог существовать лишь постольку, поскольку согласовывался с официальной версией прошлого. Понятно, что при этом непосредственная историческая память личности, «самостоянье человека» в истории (по Пушкину – «залог величия его») попросту исключались.

Поэтому даже та узкосформулированная миссия Общества «Мемориал», которая была заявлена при его создании, не могла быть нами выполнена без пробуждения исторической памяти общества, самостоятельной и независимой ни от каких официальных версий. Мне кажется, что наши конкурсы для старшеклассников – первое и самое важное свидетельство этого пробуждения.

Почему это свидетельство представляется мне таким важным? Да очень просто: память становится памятью, когда она передана новым поколениям. Ведь история России – не академическая историческая наука, а та история, которая определяет будущее нации – зависит от того, как сегодня осмысляют наше прошлое нынешние пятнадцати-семнадцатилетние. И работы первых двух конкурсов, при всей разнородности их, разнообразии тем, разнице уровней, явном различии точек зрения, уровня исполнения и т.д., говорят об одном: молодые люди, принявшие участие в конкурсах, пристально и серьезно вглядываются в прошлое своих семей, своих городов, своей страны. Вглядываются, пытаются понять, сделать выводы – и построить будущее с учетом отечественного исторического опыта. Они осваивают историческое пространство, осваивают в точном этимологическом значении этого слова: делают своим.

Изложенная мною концепция, несомненно, вызовет ряд недоуменных вопросов.

Например: корректно ли толковать как знак возрождения исторического сознания тот факт, что из двадцати миллионов российских старшеклассников три с половиной тысячи пожелали принять участие в конкурсе «Человек в истории»?

На этот вопрос можно дать как минимум два ответа. Во-первых, мы не настолько самонадеянны, чтобы считать, что за два года существования конкурса сумели охватить информацией о нем все школы Российской Федерации. Это, разумеется, не так. И сколько школьников с удовольствием приняли бы участие в нем, если бы вовремя услышали о нем, мы пока не знаем. Во-вторых, а сколько, собственно говоря, нужно юношей и девушек, всерьез увлеченных работой с прошлым, чтобы с уверенностью сказать: да, историческая память в России существует, она пробуждается и становится частью национального сознания? Восемьдесят процентов от общего числа? Пятьдесят? Пять? Один? Возможно, косвенно мы можем оценить ситуацию, вглядевшись в статистику аналогичных исторических школьных конкурсов в других европейских странах (о сети EUROSTORY таких конкурсов читайте в этом номере). Причем заметим, что в большинстве стран эти конкурсы проходят в заметно более благоприятных финансовых, социальных и культурных условиях.

Еще один «неудобный» вопрос: насколько «Мемориал» и другие структуры, принявшие участие в организации конкурса (Центр устной истории РГГУ, Совет по краеведению и т.д.), могут поставить себе в заслугу это возрождение исторического сознания?

Что ж, попробуем ответить честно.

Если судить по материалам конкурса, то, откровенно говоря, прямое и непосредственное влияние работы общества «Мемориал» в них прослеживается мало.

Сразу хотелось бы оговориться: это утверждение верно не для всех регионов. Например, значительная часть исследований, представленных на первый конкурс питерскими школьниками, несет на себе явный «фирменный знак» Научно-исследовательского центра санкт-петербургского «Мемориала». Это непосредственный результат работы петербургского НИЦа с молодежью. Другой, не менее впечатляющий пример: в целом ряде работ, пришедших из Пермской области, указано, что непосредственным толчком к их написанию, а то и к пробуждению интереса к истории вообще было посещение Музея истории тоталитаризма и репрессий, созданного при участии пермского «Мемориала» на базе бывшего политического лагеря в деревне Кучино. В некоторых работах попадаются ссылки на публикации, подготовленные московским Научно-информационным и просветительским Центром «Мемориал», региональными отделениями нашего Общества, на книги, выпущенные нашим издательством «Звенья».

И тем не менее, в большинстве случаев «Мемориал» оказывается не инициатором, а скорее регистратором возрождения у школьников исторического сознания.

Разумеется, регистрация процесса – это тоже работа, да еще какая! Я даже не говорю о ежедневной, круглогодичной (и почти круглосуточной) работе сотрудников НИПЦ «Мемориал», посвятивших себя осуществлению проекта, а также большинства региональных координаторов, но ведь и почти все постоянные обитатели дома на Малом Каретном, 12 уже два года подряд рассматривают период с февраля по апрель – время, когда проводится экспертная оценка пришедших на конкурс работ – как «выморочные» месяцы: ни на что другое ни сил, ни времени уже не хватает.

Но не будем преувеличивать собственной роли в инициировании и развитии этого процесса – его двигает вперед масса факторов: семейные традиции, публикации на исторические темы в местной и центральной печати, литература – как специальная, случайно или не случайно попавшая в руки школьнику, так и популярная. И конечно, в первую очередь – подвижническая работа целого ряда провинциальных преподавателей истории (и не только истории) в школе.

Впрочем, не будем и излишне скромничать: проявлению, а иногда и появлению интереса к отечественной истории способствуют и сам конкурс как таковой, и его освещение в печати (включая, будем надеяться, и вышедший в мае сборник работ лауреатов первого конкурса). Почти круглосуточная работа тех наших сотрудников, которые посвятили себя этому проекту, приносит и непосредственные плоды.

Из сказанного вытекает еще один вопрос: не значит ли все сказанное, что та работа «Мемориала», которая не связана непосредственно со школьным конкурсом: архивные исследования, публикации, научные конференции, «книги памяти», собирание собственных архивов, организация библиотек, музеев, поиск и мемориализация мест массовых захоронений казненных, наконец, актуальная правозащитная работа, – все это второстепенно и, может быть, не нужно с точки зрения сверхзадачи нашего Общества? И, стало быть, из четырнадцати лет существования мемориальского движения первые двенадцать были потрачены впустую?

Разумеется, я так не думаю. Все только что перечисленное – это не только вклад в «чистую» историческую науку и не только «увековечение памяти». Я уверен, что все элементы нашей работы влияют – где прямо, где косвенно – на формирование современного общественного сознания. И что возрождение в России индивидуальной исторической памяти, свидетельством которого является поток работ, присланных на наш конкурс, происходит не без участия Общества «Мемориал».

Но помимо этого, есть еще одно обстоятельство, которое я хотел бы лишь заявить, но не доказывать, ибо оно недоказуемо.

Работая со школьниками, мы встречаемся лицом к лицу с новой Россией – той, которая будет после нас.

Пафос «Мемориала» конца 1980-х годов был обращен отчасти к людям нашего поколения, нашим сверстникам, имеющим тот же жизненный и исторический опыт, а отчасти – к людям старших поколений, людям, пережившим массовые репрессии. Этот пафос был без особых слов внятен тем, кому он был адресован.

Обращаться к молодежи можно было лишь после того, как мы переосмыслили этот непосредственный опыт, переработали его в точное знание, в методики и даже, если угодно, в специфическую «мемориальскую» философию истории. На это у нас ушло двенадцать лет. И вся наша работа, помимо ее непосредственного значения, помогала нам вырабатывать для себя это знание, эти методики, эту философию.

Для того чтобы достойно встретить, понять, оценить взгляд на прошлое, вырабатывающийся у нового поколения, нам надо было самим выстроить то историческое сознание, к пробуждению которого мы звали наших сограждан на «неделях совести» в 1988–1989 годах, самим осмыслить советское прошлое (да и постсоветское настоящее тоже) не через ту или иную политическую конъюнктуру, а на достаточно серьезном концептуальном уровне.

Для того чтобы провести школьный конкурс, нам надо было дорасти до него.

Мы до него доросли.

А.Д.