Все началось со скандала с учебниками по истории, наделавшего много шума в конце августа – начале сентября нынешнего года. Надо сказать, он был подготовлен довольно грамотно.

Немного о предыстории этого скандала. На рубеже 90-х годов (уже в ельцинскую эпоху) в Министерство просвещения (затем Министерство образования) пришли сначала Э.Д.Днепров (в 1991–1992 годах министр образования), а потом Асмолов (см. его выступление на семинаре учителей на с. 59 – Ред.). Они сделали главное – разрушили государственную монополию на программы и на издание школьной учебной литературы (раньше было одно издательство – «Просвещение», одна программа – та, которую утвердила советская власть, и, естественно, – один учебник).

Для точных наук это не страшно, на то они и точные, а вот для гуманитарных это беда. Так вот, эта монополия была разрушена, и (как мне рассказывал Асмолов) буквально в течение одного года появилось сразу несколько крупных издательств, специализирующихся на школьных учебниках. Эти издательства начали искать авторов, обратились к учителям. Государству отводилась роль арбитра, и оно создало специальные комиссии, которые рекомендовали или не рекомендовали учебники для школы. Плох или хорош был этот механизм, мы обсуждать не будем, но он работал. Однако это положение, видимо, не устраивало целый ряд издательских лоббистов, и началась игра на фактическое возвращение к государственной монополии.

На стол Касьянову легла записка, в которой были приведены цитаты из современных учебников истории. Как эта записка была подготовлена: взяли учебники по самому «сложному» предмету – по истории России (новейшей), по тому периоду, который – по определению – не может быть устоявшимся. Именно в учебнике по новейшей истории проще всего найти неточности и образчики политической конъюнктуры. И конечно, такие примеры были найдены – несколько неудачных формулировок (относящихся к разным периодам: начала, середины и конца ХХ века) из учебников, вышедших, допустим, весной 2001 года. Эти цитаты аккуратно смешали с цитатами из учебников, изданных в 2000 году, соответственно, написанных и запущенных в производство в 1999-м. В этих учебниках, понятно, нет и не может быть никакого Михаила Михайловича Касьянова, потому что в 1999году о нем почти никто ничего не знал. Более того, в одном из них нет даже упоминания о Путине, потому что Владимир Владимирович Путин стал широко известен публике лишь осенью 1999-го, а до той поры многие о нем и не слышали. И эти цитаты произвели на премьер-министра должное впечатление. Но ведь это двусмысленная бюрократическая игра. Касьянов же премьер-министр, у него каждая минута на счету. Он быстро пробегает записку, и его просто в самое сердце ранит, что какой-то там Сергей Владиленович Кириенко есть (хотя Кириенко – только представитель по одному федеральному округу), а его нет. Это безобразие, это же ужас! Или, к примеру, есть положительные оценки Примакова. Это же совсем обидно. Я повторяю, я не защищаю авторов тех учебников, я просто говорю о той игре, которая шла в тени, о той теневой игре, которая несомненно просматривается за всеми этими действиями. И результатом обиды стали бюрократические решения: отказаться от разнообразия учебников по истории. Была создана комиссия, проводящая оценку и отбор учебников истории, очень важного предмета. По конкурсу должны быть отобраны три учебника разных авторов и разных издательств. Все остальные учебники будут не рекомендованы, а допущены; разница на самом деле колоссальная.

Три учебника по истории, «рекомендованные» министерством, школы смогут закупать из средств, отпущенных федеральным бюджетом. «Допущенные» же учебники можно будет приобретать для школ из местных бюджетов. Нетрудно догадаться, что у местных бюджетов не найдется средств для их приобретения. У учителей тоже нет своих средств, а богатых родителей в регионе не так много. Поэтому понятно, какой выбор будет сделан. Купят тот учебник, который «рекомендован». Таким образом шаг за шагом идет процесс монополизации издания учебной литературы. Учебники истории – только первый шаг к отработке этого процесса.

25 сентября состоялся совет по учебной литературе в издательстве «Просвещение», созванный Министерством образования, с формально невинной целью – выработка критериев написания (составления) школьного учебника.

Реальная цель – подготовка к такому же переходу на «трехразовое учебное питание» по всей стране, по всем учебникам. То есть составят «федеральный список». Это идеологическая артподготовка – оставить по всем предметам по три рекомендованных учебника, а все остальные отправить в допущенные.

Государство в такой разнородной стране, как наша, несомненно должно следить за федеральным стандартом образования, оно не должно допускать, чтобы в преподавании истории или литературы превалировали местнические интересы. Ученик будет знать местного гения, но не будет знать русскую классику. Это плохо для такой разнородной страны, как Россия. Учитель не может пройти меньше минимума, но он имеет право зайти за этот минимум и дать любого национального классика в любом объеме, пускай сопоставимом с Пушкиным. Но Пушкина обязан пройти любой ученик любой национальности в любом крае и в любом субъекте Федерации, потому что это одно из связующих мифологических звеньев в современной России.

Но государство превышает свои полномочия, оно хочет не следить за минимумом образования, а навязывать три варианта по каждому предмету учебной литературы. За этим стоят деньги, это совершенно ясно, потому что рынок учебников подсчитать нетрудно – это 20 миллионов школьников. Но главная беда в том, что государство начинает формировать свою политику в области образования, не ответив на главный вопрос, без чего никакой политики в области образования быть не может, – какую личность мы хотим воспитать. Это как бизнес-план: когда вы идете просить денег на какой-то проект, вы пишете бизнес-план. На входе такие-то затраты, на выходе такой-то результат. В школе – то же самое. Вы просите у государства финансирование, оно вас спрашивает – зачем. Затем, чтобы вышел из школы человек, способный решать социальные, культурные, производственные, научные и любые другие задачи. Потому что через 20 лет мир, в котором мы будем жить, будет такой-то и возникнут такие-то проблемы. Эти проблемы люди, получившие прежнее образование, решить не смогут. Значит, мы должны таким-то образом выстроить образовательный минимум. И это нормально. Что будет через 20 лет? Власть должна сама себе на этот вопрос ответить. Под этот ответ делается государственный заказ на образование. И только в соответствии с этим ответом принимается решение, нужна ли государственная монополия на учебники. Если мы хотим получить тип сознания, не привыкший к столкновению разных точек зрения, не привыкший к возможности по-разному ответить на один и тот же вопрос, – тогда да, логично вводить государственную монополию. Если мы не боимся того, чтобы росли люди, способные воспринимать информацию, перерабатывать ее, вырабатывать собственное мнение, тогда мы должны отказаться от государственной монополии. Нет ответа на этот вопрос. Политика, проводимая в настоящее время в области образования, – дурна именно потому, что нет ответа на этот вопрос. Новая власть отличается от прежней. Борис «Нелакаевич» был человеком простым, но последовательным. У него было ровно три идеи: что коммунизм – это плохо, рынок – это хорошо и что свободная пресса поддерживает новую власть лучше, чем несвободная. Никаких других идей у него не было. Но он все девять лет четко этим принципам следовал. Сколько-нибудь целостной идеологии у него не было. Но ему хватало ума понять, что не его это дело. Была один раз глупость: предложил сформулировать национальную идею быстренько, за полгода. Все посмеялись и разошлись, ничего серьезного в этом не было. С другой стороны, внутренняя экономика и политика были в таком положении, что непрерывно приходилось заниматься решением тактических задач, а на стратегию уже не хватало сил. При всех сложностях, которые встретили Путина после его избрания, точнее сказать, уже после его назначения премьером, все-таки внутри страны ситуация была несколько иная и в экономике, и в политике. Это большая уверенность политической элиты в себе, это большая экономическая стабильность, это возможность задуматься о стратегии. Но вот тут срабатывает инстинкт хоть и либерального, но чиновника. Вы решаете стратегическую проблему тактическими средствами, вместо того чтобы сформулировать эту долгосрочную задачу формирования нового типа личности с учетом новых социальных и экономических задач, стоящих перед страной. Вы начинаете просто закачивать деньги в социальную сферу, в частности в образование. Это хороший жест, но это принципиально неверное решение. Просто повышать зарплату учителям не имеет смысла. Имеет смысл повышать зарплату учителям под новые задачи, которые перед ними ставятся. Ведь государство (инстинктивно, медленно, мучительно и неправильно) ведет себя точно так же, как бизнес. Оно финансирует те области, в которых нуждается практически. Государство понимает, зачем ему армия в военной ситуации с Чечней, и финансирует армию. Оно не понимает, зачем ему образование, и не финансирует образование. Когда оно наконец поймет, зачем ему образование, какие политические и социальные интересы с этим связаны, оно начнет туда вкладывать деньги.

Что сейчас происходит? Власть чувствует, что образование необходимо. Зачем оно нужно, какие стратегические цели с этим связаны, власть пока не понимает. У нее нет ответа на этот вопрос. Мне кажется, что у Путина (вообще, это его главная политическая проблема) очень ясные, четкие и очень либеральные представления об экономике как о свободно функционирующей модели. И здесь он ведет себя жестко, напористо, последовательно, шаг за шагом. Во всем, что касается идеологии, у него каша в голове. И все его идеологические решения – смутные, я бы не хотел применять слова «верные», «неверные», смотря с какой точки зрения смотреть. Они смутные. Вот эклектичное решение с гимном – мы берем советский гимн, имперский герб и царский флаг и примиряем историю – это эклектика.

И точно так же и с образованием. Как менеджер он понимает, что образование очень важно, но какой на выходе должен получиться человек, он не знает, и никто не знает из его окружения, потому что его окружение тоже весьма специфическое. Поэтому он встречается с учителями, повышает в два раза им зарплату и параллельно допускает процесс огосударствления учебных изданий, который, кстати говоря, и экономически не либерален. Тут идеология тянет за собой экономику. Если вы предпринимаете неверный идеологический шаг, будьте готовы к тому, что за ним потянется и нелиберальное экономическое решение. Введение фактической монополии на учебную литературу – это нелиберальная экономика. Это практически госзаказ, взятки, бюрократические ступоры и т.д. Подождите, еще и дефицит возникнет при кажущемся переизбытке. Я не думаю, что это первый шаг, а это один из шагов в цепи. Это не личная идеология президента, а это отсутствие у него какой-либо внятной идеологии. Мы же знаем, что решение о гимне ему подсказал умный игрок Никита Сергеевич Михалков, у которого есть свои интересы, так же как с учебниками подсказал кто-то из тех, у кого есть свои интересы. Это цинизм, который, как правило, играет на романтических чувствах. У президента есть свои определенные романтические чувства, такой советский романтизм. Я не думаю, что этот шаг инициирован им, но я думаю, что кто-то очень хорошо понимает психологию нового руководителя страны. Это первое.

Второе. Что касается светлых и темных периодов в истории. Я думаю, что здесь Путин глубже, чем его подчас изображают, я все-таки внимательно прислушался к тому, что он говорит и по поводу прошлого, и по поводу выноса тела вождя, допустим, из мавзолея. Он не говорит о своих личных взглядах, он говорит о том большинстве и о психологии того большинства, на которое он опирается. Он ведет себя как политик, а не как идеолог. Он четко формулирует задачи, у него достаточно хорошо поставлена речь в отличие от Бориса Николаевича. Психологически, может быть, это и понятно. Он мальчик из средней питерской семьи, действительно, видимо, веривший в некоторые идеалы светлого коммунистического будущего, потерявший эти идеалы и не нашедший новой опоры. Та тяга к православной религиозности, которая тоже у него, видимо, не наигранная, сейчас типична для многих людей его круга. Они ищут в православии не только веру, но и замену того идеологического стержня, который они утратили. Они без него не могут. Им нужны векторы, ориентиры. Они ищут их вне себя. Опять же, не берусь обсуждать религиозные чувства Владимира Владимировича Путина, меня вообще возмущает, когда говорят, что бывший сотрудник КГБ не может верить в Бога, мне кажется, так говорить безнравственно. Но помимо его личных религиозных чувств, есть и несомненный поиск нового идеологического стержня, который явным образом в нем отсутствует. Он не заказывает музыку ни с гимном, ни с учебниками, но люди, у которых свои интересы связаны с идеологией, а идеология, как вы знаете, может приносить хорошие деньги, эти люди умело используют идеологический вакуум внутри нашего президента.

Что касается идеологизированности, то история никогда не бывает абсолютно свободна от идеологии, так же как любая гуманитарная дисциплина. Но история может навязывать идеологию, а может формировать свободное критическое сознание. И учебник истории в идеале не должен представлять жесткую последнюю трактовку, он должен учить школьника занимать определенную позицию по отношению к определенным событиям и мотивировать свою позицию фактами. Вот чему он, прежде всего, должен учить. Он должен сталкивать позиции и формировать свободное познание. Так же как в литературе – главная задача научить школьника отличать точку зрения автора от точки зрения рассказчика, а точку зрения рассказчика от точки зрения героя, а точку зрения героя от своей собственной точки зрения. То, чему в современных школах крайне редко учат. Лермонтов хотел сказать что? А почему вы решили, что это Лермонтов, если это говорит Печорин или Максим Максимович? А вы что по этому поводу думаете сами? Это и есть свободное сознание. Свободное сознание, оно не плюралистично в том смысле, что оно признает любые истины, но оно открыто в том смысле, что оно готово к перемене своей позиции, если кто-то доказал, что позиция не совсем верна.

Я думаю, что содержание этих учебников никак не будет связано с новой методологией истории, с новым представлением о систематизации познаний. Думаю, что в данном случае коммерческая сторона важнее. Те, кто заказывают коммерческую игру, прекрасно понимают, что нужно говорить публично, а публично нужно говорить об идеях, какими окажутся эти идеи. Я думаю, что в большей мере это будет игрой случая.

Мне кажется, что школьная педагогика могла бы литературное творчество включать в учебный процесс. Потому что человек, который понимает, как пишутся стихи, пускай плохие, по-другому относится к чужому тексту, видит его изнутри. (Кстати, такая программа, основанная на «включении» школьника в процесс индивидуального творчества, есть; ее авторы – психологи Зинаида Новлянская и Галина Кудина; но программа эта, увы, пока широко не распространилась.)

Сам я к писанию учебников пришел случайно. (Хотя, конечно, определенная предрасположенность была: я закончил факультет русского языка и литературы Московского «педа» – бывшего «Ленинского», там же преподавал, там же защищался; в течение шести лет вел кружки литературного творчества в Московском городском дворце пионеров и школьников на Ленинских горах.) В 1997-м фонд Сороса объявил конкурс на учебники нового поколения, в том числе по литературе. Один из таких конкурсов я выиграл и написал учебник по литературе, как тогда считалось, для 9-го класса. Пока я писал, программа изменилась, оказалось, что всю русскую классику от романтизма, во всяком случае, до Чехова изучают теперь в 10-м классе. Учебник оказался фактически виртуальным. Тираж был маленьким, часть его разослали по российским школам, часть раздарили. Поскольку Министерство просвещения в то время не поставило гриф «разрешено» на использование моего учебника в качестве учебного пособия, то он в школе не использовался.

Но цепочка случайностей не разорвалась: мне позвонили из издательства «Дрофа» и спросили, нет ли у меня знакомых авторов, которые могли бы написать первую часть учебника по литературе для 10-го класса, поскольку у них есть вторая, а первой нет. Я сказал: есть такой автор. И переписал, вернее, практически заново написал свой «соросовский» учебник, упрощая его и в то же время приближая к школьным нуждам. Но когда я познакомился с текстом второй части, заказанной издательством другому автору, я предупредил издательство, что желанного грифа нам не видать, в школы учебник не попадет, так как установки первой и второй частей учебника совершенно разные и просто формально свести их воедино нельзя. Так оно и вышло. Издательство с большим опозданием заказало мне вторую часть, которую я только что сделал, но практически закончилась и вольница с учебниками.

И что происходит сейчас? На отбор исторических учебников назначено жюри во главе с Чубарьяном, ректором Института всеобщей истории, и Сахаровым, ректором Института российской истории. И кто войдет в состав жюри, по каким критериям будут отобраны его члены, мы не знаем. Поэтому бесполезно гадать, какие учебники попадут в «рекомендованные», а какие – нет.

Давление будет. Со стороны государства и со стороны коммерческих структур. А может быть, со стороны государства по заказу коммерческих структур. Я боюсь, что в очередной раз цинизм победит и, оперируя романтическими лозунгами, будет решать свои задачи.

Если Россия хочет, чтобы выпускники ее школ были вписаны в мировой глобальный контекст и не эмигрировали, а перемещались бы по миру, сохраняя связь с Россией, чтобы они воспринимали заграницу как место работы, а не как место перехода из одной цивилизации в другую, то перед школой надо ставить новые задачи.

Первое. Несомненно, что выпускник школы, допустим, через 10, 15 и даже 20 лет будет стоять перед вопросом, вписывается ли он в мировую глобальную цивилизацию или нет. Для того чтобы в нее вписаться, он должен, с одной стороны, воспринимать любое явление в мировом контексте. Применительно к литературе, он должен читать русскую классику, прежде всего, как всякий человек, принадлежащий к национальной культуре сквозь призму мировой классики. И литературные произведения уметь ставить в контекст живописный, музыкальный, то есть в контекст мировой культуры в целом. Если брать историю, то он должен видеть всякое событие в родной стране в перспективе процессов, происходивших применительно к ХIХ веку в Европе, а применительно к ХХ веку в мире в целом. Он должен обладать навыками алгоритмического мышления, должен многое знать, многое помнить, но прежде всего уметь принять мгновенное решение и, в случае необходимости, уже в зрелом возрасте получить новое образование. Его сознание должно работать таким способом, чтобы, помимо схоластического знания (тоже необходимого), у него выработалось умение воспринимать новую информацию и перерабатывать ее постоянно, в течение всей жизни. Школа – это только первый этап обучения. Это установка на образование как на ценность и на образование как на алгоритм поведения.

Второе. Это должно быть открытое сознание, готовое воспринять чужую точку зрения, осмыслить ее и занять по отношению к этой точке зрения какую-то позицию. Не отторгать чужую точку зрения только на том основании, что она чужая, а взвесить и рационально оценить. Это предполагает и наличие жесткого внутреннего стержня. В том числе и идеологического. Сочетание собственной определенной позиции с открытостью и готовностью обсуждать чужую точку зрения, мне кажется, будет ключевым для того, чтобы человек мог вписаться в мировую цивилизацию.

И последнее, третье. Это особое отношение к географическому пространству. Люди следующего поколения должны будут сломать этот российский стереотип – либо где родился, там и пригодился, либо прости–прощай, если прощай, то навсегда прощай. Понятие эмиграции должно исчезнуть. Должно возникнуть ощущение культурной, человеческой связи со своей родиной, которому не препятствует свободное перемещение по миру. Потому что мировой рынок труда будет устроен так, что множество людей не смогут постоянно находиться в одном и том же месте. Но это не космополитическое сознание. Это национально ориентированное сознание, которое позволяет сохранить связь со своей страной в любой точке мира. Как говорил Томас Манн, где я, там и немецкая культура.

Что касается общественных и государственных структур, то, в идеале, в области образования они должны сотрудничать. Иногда эйфорическое чувство общественного служения заносит гражданские структуры, а государство – более скучное и поэтому подчас бывает более правильным. А бывает наоборот – этакая тупая бюрократическая машина, в которую воздух можно вдохнуть только извне. И нужно вести диалог, а если и оказываться в конфликте, то с целью решения проблемы. Сейчас я такого сотрудничества не вижу.

Школьный конкурс «Мемориала» как акция замечателен, но как часть глобального общенационального механизма он не работает. Не по вине «Мемориала», а потому что государству это не нужно, оно «не видит в упор» эти конкурсы. А пробуждение исторического сознания и самосознания – главная задача этого конкурса. Это задача, которую гражданские и государственные структуры должны решать вместе. Человек должен ощущать себя живущим в истории. А оценивать эту историю он вправе по-разному. Главное, чтобы он умел рефлексировать, чтобы он умел корректировать свою собственную точку зрения, опираясь на факты.

Я считаю, что напрасно государство не использует тот потенциал, ту энергетику, которую школьные конкурсы «Мемориала» несут в себе. Эти конкурсы решают во многом задачу постепенного формирования гражданского общества, потому что они вовлекают людей в свободное обсуждение важных проблем, и государство совершает ошибку, не обращая на это внимания. Конкурс для его участников – это маленькое школьное историческое исследование. Для большинства – сочинение написано, исследование закончено, и дальше другая жизнь и другие задачи. Но если говорить о сознании, о том самом открытом сознании, без которого в будущее нам не вписаться, то эту задачу конкурс решает.