Архивист – злейший враг историка-исследователя. В этой шутке есть немалая доля истины: слишком разнятся их интересы. Архивист – лицо, назначенное государством, чтобы сохранить в надлежащем порядке бумаги; возникает вопрос и с тайной. А откуда, как не из архивов, мы можем узнать о репрессиях, о мрачных страницах истории нашего государства?

«Мемориал» столкнулся с этой проблемой с самого своего возникновения. Поначалу мы использовали только открытые источники. Правила и нормы, которые существовали в Советском Союзе, не давали общественным организациям доступа к архивам. Но многое менялось, и уже в 1990 году архивы стали пускать исследователей по «отношениям» из общественной организации «Мемориал». Это был большой прорыв. Именно архивы сделали нас действительно специалистами. И особенно важным для нас стало участие в работе государственных комиссий, которые возникли после августа 1991 года. Одна из них – комиссия Верховного Совета Российской Федерации по приему и передаче архивов КПСС и КГБ на государственное хранение. Мои коллеги Арсений Рогинский, Никита Охотин и я стали ее экспертами. Эта работа позволила нам прикоснуться к самым серьезным, высшего уровня секретности документам. Она также научила нас разговаривать с людьми, которым поручено архивное дело.

С тех пор утекло много воды, ситуация изменилась в худшую сторону. Но надо учитывать, что 1992–1993 годы были периодом нерегулируемого доступа к архивам. Еще не существовали многие принятые впоследствии нормативные акты. Например, Закон о государственной тайне был принят только в 1993 году. Тогда же был утвержден первый перечень документов, составляющих государственную тайну; он показался российскому руководству и чиновничеству недостаточно полным, и в 1995 году появился следующий перечень, более широкий. Впоследствии был принят ряд решений о порядке организации работы по рассекречиванию документов, хранящихся в государственных архивах и центрах хранения документации.

Согласно Закону о государственной тайне, должно было рассекречиваться все то, что не подпадало под этот закон. Но Роскомархив и чиновничество установили такой порядок, который все крайне усложняет и запутывает. По их мнению, надо было рассекречивать каждый документ в отдельности. Документы КПСС особые, там аккумулированы все сферы, все направления работы советской власти; следовательно, по всей стране миллионы архивных дел должны просматриваться на местах представителями всех ведомств или их правопреемников. Министерство иностранных дел, Министерство обороны, ФСБ, МВД присылают своих стариков-пенсионеров, которые просматривают эти пожелтевшие страницы, вспоминая свою молодость, и, естественно, большая часть документов остается на закрытом хранении. Например, если это военный человек, то он оставляет на секретном хранении документы, связанные с преступлениями в армии (в частности, с поведением советских военнослужащих в оккупационной зоне в Германии). И это никак не мотивируется. А эксперты, если точно следовать букве закона, должны составлять на каждый документ, оставляемый на секретном хранении, специальную бумагу, мотивацию – почему это сделано, на какой срок документ закрывают. Но так бывает лишь в редких случаях – когда это известные бумаги, доступа к которым добиваются исследователи...

Недавно выпущен доклад Комиссии при Президенте РФ по реабилитации жертв политических репрессий о ходе исполнения Закона РФ «О реабилитации жертв политических репрессий». В нем довольно лестно говорится о «Мемориале», о том, что общественная организация, опираясь на собственные силы, богатый исследовательский и публикаторский опыт, развернутую региональную сеть филиалов, самостоятельно взялась за ответственное и благородное дело изучения истории репрессий, – и дальше перечисляются справочники, изданные «Мемориалом». Получается так, что государственные институты, которые должны бы этим заниматься, этого не делали (имея, хотя бы на словах, государственную поддержку). Даже они натыкаются на проблему недоступности многих архивных документов.

Окидывая взглядом прошедшее десятилетие, могу сказать, что есть главный документ – Указ президента Ельцина от июня 1992 года. В нем предписано снять все ограничительные грифы с документов, которые касаются нарушений прав человека, репрессий, и с документов, которые характеризуют статистику репрессий, функционирование и структуру репрессивных органов, их кадровый состав. Это непосредственно относится к документам не только бывшего КГБ, но партийных и государственных архивов. Указ должен был быть выполнен в трехмесячный срок. Но он повис в воздухе, потому что не существовало механизмов его исполнения. Архивам пришлось действовать самостоятельно. Во что на практике это вылилось? Центральный архив Министерства безопасности провел беглый просмотр нормативных актов (приказов, циркуляров), выделил список из примерно 250 позиций и отрапортовал, что дело сделано. Заодно были рассекречены так называемые расстрельные списки – акты приведения приговоров в исполнение в Москве; при этом сам акт рассекречивался, а лица, подписавшие его, – нет. Здесь, конечно, чекисты перестраховались.

В государственных архивах работа поначалу закипела, и, опираясь на собственные силы, Государственный архив РФ провел действительно очень большое рассекречивание и в этом смысле опережает все архивы до сих пор. В бывшем партийном архиве (ныне РГАДНИ) тоже было проведено рассекречивание, но многие важные документы остались на закрытом секретном хранении.

Кампании рассекречивания на местах быстро выдохлись, потому что не имели ни финансовой подпитки, ни какой-либо дополнительной нормативной базы.

Созданная для рассекречивания документов КПСС комиссия под председательством Красавченко прекратила свое существование в 1996 году.

Сегодня единственный орган, который может проводить рассекречивание, – это Государственная межведомственная комиссия, которая в действительности создана для того, чтобы защищать государственную тайну и определять политику государства в этом вопросе.

Недавно нам понадобились какие-то важные постановления Совета Министров. Мы написали запрос в правительственный архив, сославшись на Указ президента РФ от июня 1992 года. Через месяц получили уведомление, что в установленном порядке документы для нас будут подготовлены. Их отправили на государственную техническую комиссию, и через 4–5 месяцев они были рассекречены. Этот механизм работает. Таким образом, Указ Ельцина 1992 года и вместе с ним ст. 15 «Закона о государственной тайне» позволяют не только общественным организациям, но и частным лицам направлять запросы в архивы и получать интересующую их информацию, если она до сих пор не рассекречена.

Регламент работы исследователей в государственных архивах утвержден Федеральной архивной службой приказом № 51 от 6 июля 1998 года. Он значительно либеральнее правил 1989 года, дает гораздо больший простор исследователю, четко регламентирует его права и обязанности. В регламенте не говорится, с какого возраста граждане могут посещать архивы и работать там в качестве исследователей. Я полагаю, что если у человека есть паспорт (то есть с 14 лет), он имеет на это право.

Есть еще одно интересное положение: лицо, посещающее архив в качестве исследователя, может брать с собой помощника. (Например, для плохо видящих людей.) Я думаю, что подобное правило распространяется и на ребенка, который может прийти в архив вместе со своим педагогом, родителями, и уже после этого для него будет выписан пропуск.

Но есть много проблем, связанных с произволом архивных работников на местах и в Москве. Мы возвращаемся к первому тезису: архивист есть враг. Но с архивистом можно найти общий язык. Либо апеллируя к закону, правилам, взывая к здравому смыслу, либо пугая всевозможными карами, которые наступают вследствие неисполнения или «халатного» исполнения ими своих служебных обязанностей, – вплоть до уголовной ответственности за сокрытие информации. Нелишне напоминать им время от времени, что они существуют на наши с вами деньги. Ведь мы платим налоги. Следовательно, архивисты должны быть с нами вежливы, предупредительны и, наконец, исполнять наши заявки, если последние не выходят за рамки законов и архивных правил РФ.

В случае отказа в предоставлении материалов исследователь вправе потребовать от архива письменный ответ. Возможно обжалование – вплоть до судебного разбирательства. Мы давно мечтаем найти повод для такого дела (прецедента на территории РФ пока не было). Когда мы писали письма с требованием рассекречивания тех или иных документов в государственные архивы, мы ожидали, что нам откажут письменно и тогда мы будем нанимать адвоката. До сих пор дело до этого не дошло.

В Законе о государственной тайне четко сказано о 30-летнем сроке рассекречивания документов, за исключением каких-то особых документов, которые до сих пор затрагивают чувствительные для России темы. Хотя это дискуссионный вопрос – что вообще чувствует сегодня Россия по отношению к советскому прошлому.

К моему удивлению, наиболее ретроградской организацией в деле рассекречивания стало Министерство иностранных дел, а не ФСБ, которая довольно равнодушно смотрит и на документы о собственной структуре, кадровом составе, и даже на репрессивные акты. Она многие документы передала в Центр хранения документации и в государственные архивы на местах.

Важный источник информации о репрессиях, особенно о судьбах конкретных людей, – архивно-следственные дела. Поскольку при советской власти эти дела не предназначались для посторонних глаз, то не было и никаких правил, как можно ими пользоваться. Впервые возможность просмотра этих дел – но только самими пострадавшими или их ближайшими родственниками – забрезжила в конце 1980-х годов. Этот вопрос встал перед комиссией Верховного Совета, которая занималась приемом-передачей дел КПСС, КГБ на государственное хранение. Следовало подготовить регламент доступа к архивно-следственным делам. При участии А.Рогинского, Н.Охотина, С.Ковалева был составлен «Регламент доступа к материалам прекращенных уголовных и фильтрационно-проверочных дел в государственных и ведомственных архивах РФ». Он утвержден решением коллегии Государственной архивной службы России от 25 августа 1993 года. С учетом того, что протоколы допросов могут содержать непроверенные сведения, самооговор, сведения, составляющие личную тайну, было решено, что родственники пострадавшего либо он сам могут такого рода материалы в своем деле закрыть. Соответствующее заявление должно быть подано в течение трех лет, иначе дело будет считаться открытым. А материалы дела, составленные без участия обвиняемого (решение об избрании меры пресечения, постановление об аресте, обвинительное заключение, материалы обыска, приговор, переписка по делу, реабилитационное определение), должны предоставляться исследователям без ограничений. За это предложение голосовали и представители ФСБ, и представители МВД, присутствовавшие на заседании комиссии по архивам, что не помешало ни ФСБ, ни МВД через полгода объявить этот регламент филькиной грамотой и не принимать его к рассмотрению. И до сих пор вместе с прокуратурой, у которой они нашли понимание и поддержку, архивисты спецслужб держатся другой линии: доступ к делам имеют только пострадавшие, либо их наследники, либо те, кто имеет их нотариально заверенную доверенность. Это беззаконие. И оно существует там, где дела хранятся в ведомственных архивах (т.е. в ФСБ). Там, где дела переданы в государственный архив, регламент работает.

Надо признать, что и мы допустили ошибку, предоставив родственникам пострадавших право закрывать части архивных дел, хранящихся в государственном архиве. Родственники распоряжаться этим не могут, так как, по нашим законам, наследуются имущественное право и авторское право, но не право оберегать от посторонних глаз документы государственных архивов. Особенно если речь идет об общественно значимых, государственных деятелях. Недавно, например, был скандал: журналистов не допускали к истории болезни Ленина, хотя этим документам уже более 75 лет.

В 1995 году принят Думой и подписан Ельциным Закон об информации, информатике и информационной деятельности. Люди, которые писали этот закон, пояснили, что они не имели в виду исторические изыскания, а лишь хотели, чтобы на ныне живущих граждан России всякие фонды и фирмы не собирали персональных данных. Но в законе не сказано, о каких лицах идет речь – живых или умерших. Получилось так, что нельзя даже энциклопедию составить. Архив не имеет права выдать сведения о человеке, которые позволяют идентифицировать его личность: фамилию, имя, отчество, год и место рождения.

Ситуация, в которой работают сегодняшние архивисты, двойственна. Четкого закона, который указывал бы, что можно, что нельзя в той или иной сфере и какая точно информация составляют личную тайну, – такого документа нет. Иногда я склоняюсь к мысли, что это не так уж и плохо, поскольку позволяет нам использовать всевозможные лазейки для получения нужных материалов.

...Около года назад из передач Центрального телевидения и радио я неожиданно для самого себя узнал о том, как много сейчас в нашей стране детей, которых называют беспризорниками, как нелегко сегодня живется детям-сиротам, и о том, что многие из них встали на путь правонарушений… Мне показалось интересным изучить опыт борьбы с беспризорностью в 20-е годы в Вятской губернии. Каких-либо специальных опубликованных научных работ о беспризорном детстве в Вятке в 20-е годы обнаружить не удалось. Вот почему на лето пришлось засесть в Государственном архиве Кировской области и копаться в поисках оригинальных материалов… Появилось желание дать возможность самим документам «говорить» о событиях того времени…

20-е годы. Страницы из истории»

...Так случилось, что рассказ моего дедушки о своем детстве малолетнего узника финского лагеря для переселенцев в период оккупации Карелии финнами совпал с информацией, полученной на уроках исторического краеведения о Карелии в годы Великой Отечественной войны. Я узнала, что в городе Петрозаводске, где я родилась и живу, в годы оккупации было 6 концлагерей…

Надежда Скрипко, Республика Карелия,
г. Петрозаводск, 9-й класс.
«Памяти детства…»