ИНСТРУМЕНТ ИЛИ ЛИЧНОСТЬ?

Увеличенное изображение
Космический полет. Фото с сайта: NASA Spacelink ( http://spacelink.nasa.gov )

В первом томе этого выпуска Информационного бюллетеня "Мемориала" мы публикуем материалы о роли института заложничества в истории нашей страны; преимущественно речь пойдет о событиях XX века. Так, в рубрике "Гражданские войны и заложничество" читатель найдет несколько материалов о применении заложничества во время гражданских войн: в России и во Франции: "Декрет о заложниках", принятый Парижской коммуной, и краткую справку о ней фрагменты книги Троцкого "Терроризм и коммунизм" и его же статьи "Революция и институт заложников" (не правда ли, говорящие названия?), выдержки из воспоминаний бывших заложников и их родственников, документы об использовании заложничества при подавлении антоновского восстания 1919–1921 гг.

В рубрике "Заложники диктатур" мы публикуем материалы об использовании заложничества сталинским и гитлеровским режимами, в рубрике "Заложничество против диссидентов" – подборку материалов об использовании заложников для борьбы с инакомыслящими.

Комментируя документы о заложниках времен Гражданской войны или Парижской коммуны, 30-х и 70-х годов прошлого века, мы будем говорить не столько о них, сколько о совсем недавних событиях российской и мировой истории, ибо тема такова, что невозможно оставаться в рамках времени создания тех или иных документов; как ни старайся говорить лишь о периоде, относящемся к тексту воспоминаний, мысли, навеянные прочтенным, невольно обращаются на современность. Мы просим читателя вместе с нами обратить внимание на эту связь времен.

"Сегодня уважение к человеку – условие, без которого нет для нас движения вперед, – оказалось в опасности. Катастрофы, сотрясающие ныне мир, погрузили нас во тьму. Перед нами запутанные задачи, и решения их противоречивы. Истина вчерашняя мертва, истину завтрашнего дня надо еще создать. Единого решения, приемлемого для всех, пока не видно, в руках у каждого из нас лишь малая толика истины. Политические верования, которым недостает явной для всех правоты, чтобы утвердиться, прибегают к насилию. Так мы расходимся в выборе средств – и рискуем забыть, что стремимся мы к одной и той же цели".

А. де Сент-Экзюпери

11 сентября 2001 года несколько гражданских самолетов врезались в здание Всемирного торгового центра и Пентагона. Жертвами стали более 3000 человек. Комментируя этот теракт, журналистка Ю.Латынина отметила, что особая опасность современного терроризма заключается в том, что террористы используют в качестве орудия промышленную инфраструктуру современной цивилизации.

Однако вот какой аспект выпал из поля зрения многих комментаторов: не только самолеты, но и люди, сидящие в них, послужили орудием террористов (присутствие заложников на борту позволило террористам осуществить задуманное).

Отношение к людям как к неодушевленным инструментам для достижения политической или экономической цели характерно не только для организаторов самолетной атаки на ВТЦ, но и для всех тех, кто прибегает к захвату заложников, будь то представители государства или антигосударственных террористических формирований "...К какой бы они партии ни принадлежали, преследуют не людей (человек сам по себе в их глазах ровно ничего не значит), они ищут симптомы. Истина, не согласная с их собственной, представляется им заразной болезнью. Заметив подозрительный симптом, носителя заразы отправляют в карантин. На кладбище" (А.Сент-Экзюпери. Письмо заложнику. Фрагменты его эссе читайте на с. 45, анализ института заложничества с этой точки зрения можно найти в материалах "круглого стола" на с. 81 и в статье "Заложничество: Кто виноват и что делать?" во втором томе на с. 146 ).

Может быть, именно поэтому Международная группа по освобождению заложников, о деятельности которой рассказывает в своей статье Светлана Ганнушкина (см. с. 115 тома II), добиваясь освобождения заложников всеми сторонами конфликта, никогда не использует термин "обмен".

"Вот мы договорились о совместном освобождении – не "всех на всех", а без всяких "на", просто об освобождении всех одновременно. (Мы слово "обмен" не употребляем: нельзя людей менять".)

В то же время было бы не совсем правильным рассматривать институт заложничества как конфликт между теми, кто использует человека исключительно в качестве средства для достижения своих целей, и теми, кто видит в нем личность; в реальной жизни все несколько сложней. Линия противостояния проходит не между сторонами только, но и внутри каждой стороны, через сердце каждого человека, вовлеченного в ситуацию.

"Когда мы, как заложники, ехали с боевиками на автобусах, – свидетельствует С.А.Ковалев, – ко мне подходили басаевские боевики и спрашивали: "Все-таки скажи, что мы сделали – подвиг или подлость?" Несколько человек переживали, что они захватили детей и женщин" (см. материалы круглого стола на с. 81).

Увеличенное изображение
Теракт 11.09.2001. Фото с сайта: WTC news (http://www.asahi–net.or.jp)

Террористы, захватившие больницу, не могли смотреть на своих жертв только как на товар для обмена. И хотя это никак не меняет отношения к тому, что произошло в Буденновске, но проблески человечности в басаевских боевиках были одной из причин того, что большая часть заложников осталась в живых. Благодаря таким же проблескам человечности уцелел и Антуан де Сент-Экзюпери, которого хотели поставить к стенке бойцы анархистских отрядов ("незаконных вооруженных формирований" тех времен). Сначала они разглядели лишь галстук писателя и по этой примете опознали в нем чужого, врага. Потом случайно обратили внимание на лицо писателя, на его улыбку, иными словами, увидели в нем человека, а не представителя враждебного класса – и человек остался в живых.

Декрет Парижской коммуны о заложниках (см. с. 16.)

"Ст. 4. Обвиняемые, задержанные по приговору обвинительного суда, объявляются заложниками парижского народа". "Обвиняемые, задержанные по приговору суда"...

Да, безусловно, суда, далекого от какого-либо правосудия, суда, который созывается "в течение 24 часов и выносит приговор не позднее сорока восьми часов".

Но стало быть, заложники не рассматриваются коммунарами только как инструмент воздействия на противника, и личная вина арестованных хоть в какой-то степени интересует авторов декрета. В какой-то степени в заложнике все же видят личность (впрочем, не исключено, что документ был принят прежде всего из пропагандистских соображений).

Рассматривая заложников как почти неодушевленное орудие для достижения своих целей и угрожая их жизни или свободе, "захватчики" заложников (воспользуемся этим термином за неимением лучшего), как это ни парадоксально, ожидают, что для тех, кому они передают (до кого они стремятся довести) свои угрозы, заложники представляют интерес именно как личности; что жизнью или свободой заложников не должны пренебречь.

Однако и те, кому адресован ультиматум "захватчиков", не всегда видят в заложниках личности, сохранение жизни заложников далеко не всегда является для них приоритетной задачей. Противостояние "личностного" и "инструментального" взгляда на человека наблюдается и "по эту сторону баррикад". Скажем, представители власти, принимавшие решение о штурме больницы в Буденновске или Театрального центра на Дубровке, вряд ли были всерьез обеспокоены судьбой заложников (см. материалы О.Орлова, А.Черкасова, О.Трусевич во втором томе нашего выпуска на с. 117, 134, 141, 146.., а также фрагменты стенограммы "круглого стола" на с. 81 ).

Группа Ковалева в Буденновске считала своей главной задачей сохранение жизни заложников, значительная часть представителей власти полагала своим приоритетом ни в чем не уступить террористам. Но тогда немногочисленные представители партии "человечности" сумели взять верх над сторонниками партии "войны". К сожалению, этот случай остается редким исключением. Как правило, побеждают сторонники "инструментального" подхода. И тем более важно попытаться осознать, какие же силы смогли тогда, в Буденновске, одержать победу, какие факторы, действовавшие по разные стороны баррикад, позволили спасти сотни человеческих жизней и почему победа над террористами на Дубровке едва ли не обернулась нашим общим поражением?

Отметим парадокс: именно сторонники самого бескомпромиссного поведения по отношению к террористам, захватившим заложников, оказываются ближе всего к последним по своим убеждениям.

Не случайно среди сторонников самой жесткой линии по отношению к террористам возникает желание воспользоваться их методами.

"Зная о возможном привлечении к ответственности, родственники террориста будут делать все от них зависящее, чтобы склонить его к отказу от террористической деятельности",– отмечалось в пояснительной записке депутатов, считавших, что Закон о борьбе с терроризмом надо дополнить пунктом об ответственности членов их семей (см. материалы дайджеста СМИ на с. 102 и сравни документы о ЧСИР на с. 41).

Методы тех, кто захватывает заложников, и тех, кто вроде бы борется с захватившими их, иногда очень похожи:

Артем Вернидуб (см. с. 103):

"В эту среду были опубликованы фамилии 33 из 41 террориста, захвативших Театральный центр на Дубровке. В этом списке была упомянута 29-летняя Асет Гишмуркаева. В ночь на пятницу в райцентре Ачхой-Мартан был взорван дом, который принадлежал 62-летней Зуре Гишмуркаевой. Об этом сообщил глава Ачхой-Мартановской администрации Шамиль Бураев. Он не стал уточнять, кем приходилась смертница Гишмуркаева пенсионерке Гишмуркаевой. Сказал только, что они жили в одном доме"

Лев Троцкий (см. с. 17):

"Толкаемая логикой борьбы, она [Парижская коммунна] принципиально встала на путь устрашения. <...> К "устрашительным" декретам следует отнести распоряжение (3 апреля) об аресте имущества Тьера и его министров, о разрушении дома Тьера, о разрушении Вандомской колонны, в особенности же декрет о заложниках".

Максим Соколов (cм. с. 102):

"Бульдозерный закон, согласно которому все движимое и недвижимое имущество близких родственников живой бомбы подлежит полному уничтожению, уже назрел. У вас клановое общество? Так следите за членами своего клана. Если не поможет – депортация родственников в отдаленнейшие районы Севера, пусть там объявляют джихад белым медведям. Страх должен прийти к равновесию, а увещеваниями равновесия не достигнешь".

http://www.evrey.com/sitep/analysis/:

"Только реальность неотвратимого возмездия может изменить ситуацию, и Израиль сможет сам защитить себя, без помощи посредников и "советчиков". Безусловно, одним из самых начальных методов возмездия является депортация пособников террористов. И не нужно доказывать, что у арабов самыми главными пособниками террористов являются их семьи и они, безусловно, несут ответственность за совершенные теракты".

В свою очередь террористы, да и все те, кто захватывает заложников, также объявляют, что руководствуются самыми благородными целями. И это не всегда неправда. Шамиль Басаев и Мовсар Бараев требовали прекращения войны в Чечне, Парижская коммуна или белогвардейцы, описанные Романом Гулем, – прекращения расстрелов пленных.

Декрет о заложниках:

"Всякая казнь военнопленного или сторонника законного правительства Парижской коммуны будет иметь своим немедленным следствием казнь тройного числа заложников, задержанных согласно ст. 4 и назначенных по жребию".

Роман Гуль: (см. с. 27)

""А в Дядьковской опять раненых оставили. Около двухсот человек, говорят. И опять с доктором, сестрами". – "За них заложников взяли с собой. Три вооруженных казака ведут мимо обоза человек 20 заложников, вид у них оборванный, головы опущены"".

Захват заложников ничем не может быть оправдан, но чувства тех же участников Ледяного похода, оставляющих раненых и опасающихся, что противники их расстреляют, или парижских коммунаров, или участников буденновского теракта можно понять.

Однако подобные акции, как правило, не только не приводят к достижению поставленной цели, но подчас достигают и прямо противоположного результата (впрочем, если бы даже они были успешными, это не влияет на оценку подобных действий).

Лев Троцкий (см. с. 16):

"Если бы Парижская коммуна не пала, а продолжала держаться в непрерывной борьбе, не может быть никаких сомнений в том, что она оказалась бы вынуждена перейти ко все более и более острым мерам подавления контрреволюции".

Троцкий, вероятно, прав. Во всяком случае, с уверенностью можно сказать, что большевики, прибегая к массовым захватам и расстрелам заложников, ориентировались в том числе и на опыт Парижской коммуны как на достойный подражания пример, продолжая, впрочем, утверждать, что их действия являются вынужденными.

Еще одна цитата из Троцкого (см. 17 ):

"Как иначе <...> можно действовать в условиях гражданской войны, когда контрреволюция, занимающая значительную часть той же национальной территории, захватывает, где может, невооруженных рабочих, их жен, их матерей, расстреливает и вешает их, как иначе можно действовать, как не захватывая заложниками излюбленных или доверенных людей буржуазии и ставя таким образом весь буржуазный класс под дамоклов меч круговой поруки? Не составляло бы трудности показать на истории гражданской войны, изо дня в день, что все жестокости Советской власти являлись вынужденными мерами революционной самообороны. <...>

В то время как белогвардейцы совместно со своими англо-французскими союзниками расстреливают каждого без исключения коммуниста, <...> Красная Армия дарует пощаду всем пленным, в том числе и высшим офицерам".

Слова о пощаде, которые Красная Армия "дарует всем без исключения пленным", не стоит принимать на веру, но в приведенной цитате важнее всего мироощущение автора, одного из последовательных сторонников государственного террора и, в частности, заложничества. Массовые расстрелы заложников представляются ему вынужденными мерами. Такова логика террора. Террор, как наркотик, требует постоянного увеличения доз.

Последствия захвата заложников не ограничиваются непосредственно достигнутым результатом.

Подобно тому, как большевики использовали опыт Парижской коммуны, буденновская акция Басаева, возможно, также сподвигла многих эпигонов на аналогичные действия.

Сергей Ковалев:

"Мне почему-то кажется – и Кизляр, и Норд-Ост были терактами, стимулированными Буденновском, повторением Буденновска. Буденновск считался в Чечне успехом". (см. материалы "круглого стола" на стр. 81).

Не исключено, что события в Буденновске стали одной из причин всплеска числа захватов заложников в Чечне (об этом см. в прошлом выпуске Информационного бюллетеня статью А.Черкасова на с. 17–29).

в перерыве между двумя войнами; теракт как бы легализовал захват заложников в глазах некоторой части населения Чечни; заложничество перестало ей казаться постыдным.

Говоря о взятии людей в заложники, не следует забывать и о влиянии, которое оно оказывает на самих "захватчиков". Нередко они забывают о цели, которой добивались. Тот же Шамиль Басаев, боровшийся за прекращение войны в Чечне, после успешного теракта, видимо, уверовал в собственную непогрешимость. И начатый им и Хаттабом в 1999 году поход на Дагестан спровоцировал новый всплеск чеченской войны.

Говоря о различных силовых действиях, к которым прибегают как те, кто захватывает заложников, так и те, кто их освобождает (впрочем, как видит читатель, методы представителей этих двух групп нередко сходны), нельзя не упомянуть о методах борьбы за освобождение заложников, используемых, когда возможность силовых действий полностью отсутствует или когда к ней не хотят прибегать по принципиальным соображениям.

В материалах "круглого стола" (см. с. 81) читатель найдет рассказ Вячеслава Измайлова об ухищрениях, к которым ему приходилось прибегать для освобождения заложников, а во втором томе этого выпуска Информационного бюллетеня – статью Светланы Ганнушкиной "Заложники государственной политики" (см. с. 115).

В подборке воспоминаний "Гражданская война и заложничество" мы публикуем воспоминания о том, как пытались освободить заложников, захваченных в период красного террора.

Иных "захватчиков" удавалось обмануть.

С.Голицын (см. с. 25):

"У дяди Владимира начался туберкулезный процесс, у него температура действительно поднялась выше 37°, а у моего отца никакого жару не было. <...> Отец никак не мог научиться натирать градусник между ладонями, по способу ленивых школьников. Сиделки приносили ему стакан остывающего чаю, он должен был туда опустить градусник, да опустить осторожно, чтобы ртуть не подскочила до 42°".

Иногда приходилось уступать:

Е.Трубецкой (см. с. 31):

"–Вы с вашим университетом добились своего! – язвительно начал Крыленко. – Но знайте, – повысил он голос, – за малейшее уклонение с вашей стороны ответите и вы сами, и ваши друзья...

– Я не намерен их подводить, – сказал я.

– Ах да, я знаю, вы ведь "джентльмен"! – в это слово Крыленко вложил всю для него возможную презрительную иронию".

ЗАЛОЖНИЧЕСТВО В ЯПОНИИ ЭПОХИ ЭДО

Увеличенное изображение
Клан Токугава. Триптих (Цукиока Еситоси, 1875 г.) изображает всех сегунов периода Токугава (1603–1867). В центре с собакой сидит малоизвестный "Собачий сегун" Цунаеси, издавший законы, по которым собаки ставились выше людей. Фото с сайта Международного Союза Боевых Искусств (http://imau.ictta.ru).

История знает немало примеров, когда во время междоусобных войн в качестве заложников брались жены и дети противника. Но и во время перемирия для упрочения своей власти победившая сторона продолжала удерживать под своим контролем членов семей вассалов в качестве гарантии их лояльности. Вот яркая картина применения института заложничества в Японии (1600–1868), когда пришедший к власти Токугава Изясу превратил свой клан в один из влиятельнейших в стране, подчинив себе дайме – крупнейших военных феодалов средневековой Японии, элиту самураев.

В 1600 году Токугава вместе со своими сторонниками разгромили в битве при Сэкигахара войска Хидэери, сына скончавшегося двумя годами раньше Тоетоми Хидэёси, и установили военный контроль над большей частью страны.

Власть сегуната Токугава распространялась формально на всю страну, но фактически наряду с владениями сегуна продолжали существовать несколько сотен более или менее самостоятельных княжеств различной степени влияния.Чтобы закрепить лояльность дайме к сегунскому правительству, была разработана целая система гарантий. Жены и дети дайме, превращенные фактически в заложников, должны были постоянно пребывать в Эдо. Там же обязаны были присутствовать и сами князья. Но так как им приходилось присматривать и за своими имениями, была введена система "санкин котай", в соответствии с которой дайме один год мог жить у себя в замке, а следующий (в обязательном порядке) в столице сегуната.

Постоянные переезды княжеской свиты из родового замка в Эдо и обратно обходились дайме очень недешево. Приходилось искать источники дополнительных доходов: развивать в княжествах ремесленные производства – выделку шелка, бумаги, рисового вина, гончарных, фарфоровых, лакированных, хлопчатобумажных, деревянных, металлических изделий, еще туже закручивать налоговый пресс, облагая крестьян все новыми и новыми податями.

Крестьянство отвечало на это бунтами, нередко принимавшими форму открытых восстаний. За годы правления Токугава в стране произошло более 1500 таких массовых выступлений. В иных принимали участие до 200 тыс. человек. Крупнейшее из них произошло в 1637 году, во время правления Иэмицу, третьего сёгуна из династии Токугава, которому приписывают следующее указание: "Не давайте крестьянам ни жить, ни умирать" (т.е. забирайте у них весь урожай, оставляя лишь необходимое для житья впроголодь).

Энциклопедия "Япония от А до Я"

Иногда родственники жертв пытались выразить свой протест:

С.Волконский (см. с. 31):

"Придя домой, я решил – и сам еще не знал что, – но решил сделать так, чтобы люди правительства знали, как некоторые другие на это смотрят. Наконец решился. <...> И я написал, что после зрелища надруганий над истрепанным, измученным человечеством, которое я видел, моя совесть не позволяет мне брать казенное содержание, и я от него отказываюсь. <...> Жалованья своего я не взял; конечно, я "наказал" только себя, но, говорят, мне моего "дикого" поступка не простили. По крайней мере люди сведущие говорили, что именно этому я обязан тем, что все не получал академического пайка".

Иногда ходатайство за заложников оборачивалось еще более серьезными неприятностями.

П.Григоренко (см. с. 32):

"Снова председатель "тройки", стоя на крыльце сельсовета, зачитал список заложников и объявил, что если завтра после 12 не найдут оружие, то расстреляют и этих. Как и в прошлый раз, он закончил вопросом, на который ответа не ждал: "Всем понятно?"

И повернулся, чтобы уйти. Но тут произошло неожиданное. Из толпы собравшихся раздался голос: "А за що людэй росстриляли?" Кожаный человек остановился. Вопрос его явно застал врасплох. Видимо, такого еще не случалось. Немного опомнившись, он грозно воззрился в толпу.

– Кто это спрашивал?

– Я, – послышался спокойный голос дяди Александра, который сидел на невысокой ограде, окружавшей сельсовет.

– Вам непонятно?! – грозно рыкнул чекист на дядю.

– Ни, нэпонятно, – продолжая сидеть, спокойно ответил дядя.<...>

– Взять его! Отправить к заложникам! Посидит, поймет! – распорядился председатель "тройки", обращаясь к красноармейцам, которые стояли позади толпы селян".

Прервем цитату из Григоренко.

Советская власть продолжала использовать заложничество и в более "вегетарианские" брежневские времена, поэтому, рассказывая о ненасильственных способах реакции на захват заложников, следует вспомнить и о диссидентском движении (видным представителем его был, кстати, Петр Григоренко).

В материале "Кляп для инакомыслящих" (см. с. 63) и в стенограмме "круглого стола" (см. с. 83) говорится об использовании заложничества в борьбе с диссидентами и о том, какими соображенями руководствовались последние, когда делали cвой выбор: уступать ли давлению властей или отказаться от любых уступок.

Заложничество отличается от других проявлений насилия(убийств, внесудебных репрессий, пыток и пр.) тем, что использует в своих целях гуманнейшие человеческие чувства: жалость, любовь, сострадание становятся инструментом насилия.

Нужно обладать точнейшим нравственным чутьем, чтобы сделать выбор в такой ситуации. Именно поэтому опыт инакомыслящих 70-х годов представляется нам по-прежнему актуальным.

"...С недавнего времени нам, членам Инициативной группы защиты прав человека в СССР, а также некоторым другим людям, не желающим молчать, передаются исходящие от неназываемых лиц предложения: поручитесь за такого-то из ваших друзей, находящегося в заключении, и его участь будет облегчена... Содержание поручительства простое: и заключенный, и поручитель должны впредь молчать... Мы поставлены перед невыносимо трудным выбором – вымогательство рассчитано точно и жестоко. Мы знаем, нельзя осудить никого, кто пошел бы на эту сделку, – такой шаг диктуется жалостью и любовью", – говорится в заявлении Инициативной группы (см. с. 67).

И вновь мы не можем пройти мимо переклички времен: воспоминания диссидентов невольно навеивают ассоциации, как с современными нам событиями, так и с далеким прошлым:

"Нацисты презирают человека, всех людей, своих и врагов, коль скоро так бессовестно используют сокровенные проявления их души, коль скоро ловят проявления благодарности, сострадания, любви, усталости, чтобы дать им такое откровенно механическое применение", – словно продолжает заявление Антуан де Сент-Экзюпери.

Взгляды Экзюпери и позиция членов Инициативной группы совпадают еще в одном пункте: борьба должна вестись не только за физическое освобождение заложников, но и за сохранение их личности, человеческой сущности. Члены инициативной группы, как и Экзюпери, считают недопустимым освобождение заложников ценой утраты их индивидуальности (но при этом не осуждают и тех, кто делает иной выбор):

Заявление Инициативной группы:

"Пожертвовать своим духом – это самоубийство, чужим – убийство. Духовное. На это мы пойти не можем. И тем, кто ставит нас в такое положение, мы можем сказать только одно: – Нет. ВАШИ дела, ВАША совесть, ВАШ грех – ВАШ ответ. Хотите использовать заложничество? Мы вам не помощники".

А.Экзюпери:

"Мы деремся за уважение к человеку... И я дорожу уважением, возвышающимся над жизнью".

(см. материалы "круглого стола" на с. 81, а также статью "Заложничество: Кто виноват и что делать?" с. 146 во втором томе нашего Информационного бюллетеня.)

Александр Подрабинек отказался следовать указаниям КГБ и вместе с ним по сфальсифицированному уголовному обвинению за решетку угодил его брат. Требование о роспуске Московской Хельсинкской группы было выполнено, и уголовное дело против тяжело больной Софьи Каллистратовой было прекращено; в случае с "Хроникой текущих событий" требование властей было удовлетворено, но лишь на время: вскоре издание "Хроники" было возобновлено, но имена ее распространителей были открыто объявлены. Распространители, по сути дела, предложили себя в заложники (отметим в скобках, что один из них по прошествии многих лет вновь предложит себя в заложники в Буденновске, но уже не государственным террористам – см. Том II. Рубрика "Как это было?" с. 117).

Разговор об использовании заложничества в борьбе с диссидентами явно будет неполон, если не упомянуть об Андрее Сахарове.

Пытаясь заставить Андрея Сахарова прекратить или минимизировать участие в правозащитном движении, советское руководство прибегало и к заложничеству: раздавались (и иногда приводились в исполнение) угрозы в адрес родственников (детей, зятя, внуков) А.Д.Сахарова и Е.Г.Боннэр. Заложником своей общественной деятельности Сахаров считал и Елизавету Алексееву – невесту сына Боннэр Алексея Семенова, и свою жену Елену Боннэр.

И снова, говоря о событиях семидесятых годов прошлого века, о Сахарове, неминуемо вспоминаешь о сегодняшних.

Опыт Сахарова сегодня важен хотя бы потому, что ему дважды удалось добиться – без пороха и ОМОНа – освобождения заложников, сломить сопротивление тоталитарного государства и добиться разрешения на выезд Елизаветы Алексеевой к любимому человеку и Елены Боннэр на лечение.

Именно поэтому мы позволили себе привести небольшие, уже почти хрестоматийные цитаты из воспоминаний А.Д.Сахарова, посвященные некоторым вехам его борьбы за освобождение заложников – своих близких (см. с.70).

Ему пришлось заплатить за это высокую цену – многодневные голодовки, принудительное кормление, вызванный им инсульт, многомесячная разлука с женой, кампания травли и т.д.

Голодовка в защиту права Елизаветы Алексеевой на эмиграцию не была понята даже многими единомышленниками академика, некоторым из них, пишет Сахаров, представлялось, "что я в силу своего особого положения в правозащитном движении...не имею права рисковать своей жизнью ради столь незначительной цели, как судьба моей невестки..."

И вновь – конфликт двух отношений к человеку, и вновь – перекличка времен.

"Великая духовная гнусность, – словно подтверждает мысли Сахарова Антуан де Сент-Экзюпери, – утверждать, что тех "кто представляет собой какую-то ценность", надо держать в безопасности".

Так же как и Сахаров, Экзюпери отвергает инструментальное отношение к человеку, когда "человека ценят не за суть, а за послужной список".

Андрей Сахаров (см. с. 72):

"Я свободно принял решение о голодовке в защиту Буковского и других политзаключенных в 1974 году – тогда мало кто возражал. Сейчас наши основания к голодовке были еще более настоятельными, категорическими. <...> В возражениях некоторых оппонентов я вижу нечто вроде "культа личности", быть может, правильнее будет сказать – потребительское отношение. Гипертрофируется мое возможное значение, при этом я рассматриваюсь только как средство решения каких-то задач, скажем правозащитных. Бросается также в глаза, что оппоненты обычно говорят только обо мне, как бы забывая про Люсю. А ведь мы с Люсей голодали оба, рисковали оба".

Целью давления на Сахарова и других диссидентов было "заставить их молчать", иными словами, прекратить распространение информации, неугодной властям.

Более того, когда Сахаров согласился на некоторые уступки – "полностью прекратить общественные выступления (конечно, кроме совершенно исключительных ситуаций)" и "обратиться к западным ученым, ко всем тем, кто выступал в мою защиту, с просьбой прекратить все действия, направленные на изменение моего положения",– этого показалось недостаточно, от него требовали большего:

"Дважды (31 мая 1985 г. и 5 сент. 1985 г.) в больницу ко мне приезжал представитель КГБ СССР С.И.Соколов (видимо, большой начальник). В мае он также беседовал с Люсей. Беседа со мной имела жесткий характер, он подчеркивал причины, по которым моя просьба о поездке Люси <...> не может быть удовлетворена. Он также давал понять, что я должен дезавуировать свои прежние выступления – в частности, письмо Дреллу, о взрыве в моск. метро, о конвергенции".

А сегодня мы вновь столкнулись с рецидивом использования заложничества как инструмента для затыкания рта (пока в несколько более мягких формах). Пример тому – недавнее дело начальника службы безопасности финансовой службы Медиа-Моста Антона Титова (тот факт, что ему было предъявлено чисто уголовное обвинение, не меняет сути дела, по уголовной же статье был осужден и, например, Кирилл Подрабинек, ныне реабилитированный. Об использовании родственников инакомыслящих в качестве заложников с предъявлением им уголовных обвинений см. статью В.Пономарева "Подоплека одной провокации" во втором томе нашего выпуска на с.108).

Во время "Норд-Оста" мы также столкнулись с использованием заложников как средства заставить их близких выражать определенную политическую позицию – участвовать в демонстрации против войны в Чечне. Некоторые из родственников заложников, например режиссер Марк Розовский, и были противниками войны, но...

"Но когда мечту всех времен, не нуждающуюся в защите, мне подносят как новый закон, а еще говорят – любите!"

(А.С.Есенин-Вольпин).

Cходство методов, используемых государственными и не государственными "захватчиками" заложников, осознавалось и инакомыслящими 70-х годов. Заметим, что в воспоминаниях А.Д.Сахарова проводится аналогия между методами спецслужб и действиями террористов по отношению к заложникам.

Словом "заложники" он называет и пассажиров захваченного террористами самолета, и военнопленных, оказавшихся в руках моджахедов, и работников американского посольства, захваченных сторонниками Хомейни, и своих родственников, жизнь и свободу которых использовали для давления на него. В тексте его воспоминаний есть и прямое сравнение действий КГБ в адрес его жены с действиями террористов.

"Задержав Елену Боннэр в Горьком, советские власти столкнулись с проблемой, хорошо известной многим террористам,– с необходимостью доказывать вновь и вновь, что заложники живы и находятся в их руках".

Однажды для давления на Сахарова было инсценировано "нападение террористов": в 1973 году Сахарову и его семье угрожали двое палестинцев якобы из организации "Черный сентябрь".

"Люся спросила:

– Что вы можете с нами сделать – убить? Так убить нас и без вас уже многие угрожают.

– Да, убить. Но мы можем не только убить, но и сделать что-то похуже. У вас есть дети, внук. (<...> внуку было тогда меньше месяца)".

Визит был, по всей видимости, организован КГБ, но как потом сложились судьбы этих "террористов", столь доблестно угрожавших месячному ребенку? Не удивлюсь, если эти "ручные" террористы КГБ стали самостоятельными террористами (уже безо всяких кавычек), работающими где-нибудь в Аль-Каиде, Хезболлах или в ЭТА (многочисленные примеры того, как "ручные" террористы становятся "дикими", читатель найдет в статье "Заложничество: Кто виноват и что делать?" во втором томе нашего выпуска на с.146).

Основное средство, которое использовали жертвы красного террора (и в меньшей степени диссиденты), борясь за освобождение своих близких, были ходатайства, направляемые в различные инстанции, попытка достучаться хоть до кого-нибудь.

В условиях, когда новая власть только формировалась, эти ходатайства нередко оказывались успешными; от решения каждого представителя власти зависело очень многое.

Кудерина-Насонова (см. с. 33):

"Утром к нам в сельсовет пришел Ламанов, секретарь ячейки коммунистов, и рассказал, что всю ночь шло заседание коммунистов – доказывали Удалову, что новый расстрел производить не следует, и еле-еле к утру он "сменил гнев на милость" и приняли мирное постановление".

В.Кибальчич (см. с. 29):

"Я часто встречал в ЧК того, кого в глубине души стал величать Великим Заступником – Максима Горького. Он изводил своими ходатайствами Зиновьева и Ленина, но почти всегда добивался успеха

Данный материал (информация) произведен, распространен и (или) направлен некоммерческой организацией, выполняющей функции иностранного агента, либо касается деятельности такой организации (по смыслу п. 6 ст. 2 и п. 1 ст. 24 Федерального закона от 12.01.1996 № 7-ФЗ).

Государство обязывает нас называться иностранными агентами, при этом мы уверены, что наша работа по сохранению памяти о жертвах советского террора и защите прав и свобод человека выполняется в интересах России и ее народов.

Поддержать работу «Мемориала» вы можете через donate.memo.ru.