В 1949 году мне было предъявлено замечательное обвинение, в нем было написано следующее: такая-то такая-то полностью изоблечена в том, что она является дочерью такого-то такого-то.
В.М.: Меня зовут Валерия Михайловна Герлин. Мне очень много лет. Юра Айхенвальд – это мой муж, с которым мы прожили 42 года. Если кто-то про него знает больше меня, я удивлюсь этому.
Мы встретились и поженились в Караганде в 1950 году. Познакомились летом, поженились уже в ноябре. Юра работал в Караганде на угольных разрезах электромонтёром. Осенью поступил в Горный техникум, потом туда же через год поступил Коржавин. А я попала в ссылку в Кочетавскую область, но позже мне дали разрешение переехать в Караганду.
И.Б.: Валерия Михайловна, расскажите, пожалуйста, про круг друзей тех лет. Ведь Юрий Александрович познакомился с Есениным-Вольпиным и Коржавиным еще 1944 году?
В.М.: Знакомство было мимолётным. Познакомились они ближе в Караганде. Алика (Есенина-Вольпина. – Примеч. ред.) посадили в конце июня 1949 года в Черновицах. В процессе следствия отправили сначала на экспертизу в институт Сербского, потом – в ленинградскую тюремную психиатрическую больницу. Оттуда – в ссылку в Караганду.
<…>
Однажды мне рассказали, что в школе рабочей молодёжи появился очень странный преподаватель математики. Он приходил в класс, сбрасывал пальто, которое могло оказаться на полу, садился на стол, закуривал и говорил какие-то сложные
и непонятные вещи. При этом какие-нибудь две-три старательные девочки сидят на первой парте его слушают, все остальные занимаются чем угодно: могут играть в карты, могут выпивать, могут ходить по классу, могут выходить
и так далее. Он же вещает свои какие-то очень заумные вещи, совершенно не обращая внимания на то, понимают его или нет. <…> Я попросила узнать, как зовут этого учителя. Мне сказали, что его зовут Александр Сергеевич.
После этого мы узнали адрес Александра Сергеевича и явились к нему. По-моему, сначала мы явились вдвоём, а потом ещё были там с Эмкой Манделем (Наум Коржавин). Всей этой компанией мы наблюдали совершенно замечательные сцены.
Дело в том, что Алик пьянел с одной рюмки вина и начинал жутко орать. Орал он очень высоким голос
Как-то весной он пошёл нас провожать на трамвай, это было далеко. Мы шли вдоль дороги, по которой везли заключённых с работы. Это были бесконечные грузовики с зеками, их везли с работы в лагерь. И вот Алик выскочил перед этими грузовиками и заорал: «Товарищи, мы с вами. Скоро свобода». Эмка и Юрка схватили Алика за шкирку и одним движением, потому что Вольпин был слабый как муха, сбросили его в кювет. Машин проезжало много, Алик выползал из кювета, поднимался и орал то же самое. Короче говоря, раза три или четыре его сбрасывали, а он продолжал своё. Последствий не было, но вот такие эпизоды были постоянно.
И.Б.: Как Юрий Александрович относился к активной позиции диссидентов?
В.М.: Он к этому относился скорее плохо, потому что считал, что люди лезут волку в пасть, что они способны сделать гораздо больше для тех же целей, если будут писать и просвещать, но если они это делают, то это достойно
только уважения. Саня Даниэль совершенно прав, когда он пишет, что позиция Юрки, особенно в отношении учеников, состояла в том, что он всегда отговаривал от такого рода действий, он всегда давал альтернативу всякому
роду открытых действий. Перед допросами к нему приходили люди, находящиеся под страхом ареста, и спрашивали о том, как себя вести. Юрка давал две возможности: если ты будешь плакаться и рассказывать, то ничего тебе
не будет. Оставят на работе, и всё будет очень хорошо, но из-за тебя пострадают люди. Если же ты будешь запираться, то тебе грозит увольнение с работы, тебе не дадут защитить диссертацию, не пустят за границу. И
поступали люди по-разному, в зависимости от своего выбора. <…>
Первый арест Юры был по очень страшным статьям: 58-8 через 17,10 – это намерение террора и антисоветская агитация. Но донос был такого качества, что гб-шники переквалифицировали эту статью на «социально-опасный
элемент» без каких-либо нажимов и давления.
Арестовали его не за молодёжную организацию, а по доносу квартирной соседки, которая жила в его комнате. Он отказался продлевать ей прописку, так как была опасность, что она эту комнату отберёт. Донос был написан
в 1945 году, но только в 1949 его подняли, и Юру посадили. Никакой организации, к которой бы Юрка не только имел отношение, но о которой бы он знал, и в помине не было.
А в Караганде в 1951 году его посадили за причастность к «молодёжной сионистской террористической организации», о существовании которой он не знал. Он просто дружил с ее членом Инной Эльгиссер. Организация
была, но ничем ещё, кроме вербовки, не занималась, и было непонятно, чем она будет заниматься, видимо, просвещением, пропагандой. Это была совершенно коммунистическая группа – хорошие дети решили бороться
со злом. Инна была самая старшая, ей было двадцать или двадцать один, а самая младшая была Сусанна Печуро. Трёх мальчиков, которые эту организацию создали, расстреляли, им всем не было двадцати. Остальным
дали большие сроки, причём двум, кажется, девочкам, которые не имели никакого отношения дали по десятке, а всем остальным дали по двадцать пять, в частности, Инке Эльгисер, Сусанне и Майе Улановской,
жене Толи Якобсона. Вернулись они в 1956 году, им пересмотрели дело и заменили двадцать пять пятью, без реабилитации. Однажды летом на Сретенке Юрка встретил только что вернувшуюся
<…>
На следствии от него добивались, чтобы он рассказал про какую-то организацию, к которой он не имел ни малейшего отношения. Вёл себя Юрка так: да, я антисоветчик, да, я считаю, что наш строй не является
ни советским, ни социалистическим, считаю его тиранией, но никому, никогда, нигде этого не говорил. Всё. И на этом упирался.
Когда речь шла о том, «кого вы агитировали, кому вы рассказывали», он говорил: «Да вам первым!». А мысли неподсудны.
У него поменялось несколько следователей. Одни запугивали, топали ногами, орали, другие пытались вести разные разговоры, третьи просто фиксировали ответы. Ранг этих следователей постоянно повышался,
приходили даже главы отделений. Положение у бедных следователей было безвыходное – за мысли судить нельзя, причастность к организации установить нельзя, судить было не за что даже особому
совещанию. В общем, основанием было только знакомство и то, что со слов Инки Эльгиссер члены этой организации думали, что с Айхенвальдом надо связаться, потому что он опытный, умный и хороший
конспиратор.
Арестован он был по тем же статьям: 58-8 через 17 (намерение террора), 10 антисоветскаяпропаганда), 11 (организация). Но статьи не подтверждались – дело зашло в тупик. И Юрка этот выход дал.
Мысли о сумасшедшем доме, о том, что надо «косить », возникли у него не в тюрьме. Когда в Караганду приехал Алик, он подробно рассказывал, как он попал в сумасшедший дом. Главный тезис
Алика был: полная свобода поведения. Говори, что думаешь, – и попадёшь. Юрка помнил некоторые принципы, которые действуют на все эти комиссии как признаки сумасшествия. Он сидел в одиночной
камере и наизусть – бумаги не было – сочинял свои так называемые сумасшедшие стихи. У Алика было несколько сумасшедших стихов, которые на Юрку в этом плане повлияли. Юркины сумасшедшие
стихи в смысле сумасшедшинки были еще похлеще. Юрка говорил на следствии, что стихи эти были написаны им лет в 14-15, что читал их только своей покойной бабушке. Стихи были с точки зрения
официальной идеологии и психиатрии шизофреническими Од
Следователь под диктовку Юры записал: ненавидит человечество и мечтает о его полном уничтожении. А это уже было поводом для психиатрической экспертизы. Гебешники облегчённо вздохнули
– всё, этого можно отправить в институт Сербского.
<…>
И.Б.: Его там лечили?
В.М.: Там было только одно лечение – стенотерапия и никакого другого. В стенах держали, никакого медикаментозного лечения. Если человек как-то проявлялся бурно, ему делали мокрую
укрутку: брали мокрую холщовую простыню и связывали, могли делать какие-то шоки, но только для буйных.
Лечение было только один раз. К Юрке в 1953 году, перед самой смертью Сталина, пришел новый врач и решил проверить лечение психов сном. Кончились эти эксперименты в связи
со смертью вождя. Юрка хорошо помнил, как его из этой палаты вывели в строй психов и устроили «общее собрание». Начальник тюрьмы их выстроил, прошёл и сказал: «В последние
дни в отделении участились антисоветские разговоры, виновных будем спускать» (переводить в отделение строго режима. – Примеч. ред.) – и ушёл.
И.Б.: То есть о смерти Сталина им не сообщили?
В.М.: Нет, но эти новости до них быстро дошли.
<…>
И.Б.: Расскажите ещё немного про учеников, ваших и Юрия Александровича. Вы ведь стали друзьями?
В.М.: Ближайшими, Юрка даже забывал, кто у кого учился, кто чьи ученики. Юрка для них значил очень многое. А они для него были просто друзьями. За последние десятилетия
многие из бывших учеников стали одними из самых близких друзей.
И.Б.: Можно сказать, что вы выучивали своих друзей?
В.М.: Да. Выучивали и выучили своих друзей, которые сейчас у меня и есть главная составляющая.
<…>
И.Б.: Что происходило в 70-е, 80-е, 90-е?
В.М.: Начался активный период отъездов. Первым уехал Вольпин в 1972 году, Коржавин – в 1973 году, а Асаркан – в 1980 году. Разговоры об отъездах,
сомнения – ехать не ехать – были постоянно. Это создавало сильное внутреннее напряжение. И литература, которая выходила, – постоянные поиски
возможности говорить правду, возможности печататься. Первая Юркина книжка, которая называется «По грани острой», была передана в 1972 году
на Запад со знакомыми. Там же была опубликована вторая книга стихов и прозы. Первый том «Дон-Кихота» вышел тоже в Германии, второй – издал
Чалидзе в Америке.
И.Б.: В 1970-х уехали единомышленники, друзья...
В.М.: Многие и оставались. Оставался до смерти в 1976 году Гриша Подъяпольский, который был активным диссидентом до конца, оставалась Ирка
Кристи, она уехала в 1985 году. Оставался Сахаров.
И.Б.: Круг общения сужался?
В.М.: Думаю, что нет. Народу было столько, что говорить о сужении круга просто нечестно.
И.Б.: А когда уехала ваша дочь?
В.М.: Дочь уехала в 1989 году в Бразилию, где вышла замуж, прожила там до 1994 года, стала специалистом, преподавала в
университете лингвистику, изучала индейские языки.
<…>
Сейчас она в Австралии, перебирается из университета в Канберре в Мельбурн, её выбрали академиком австралийской Академии
наук. Мишка, ее сын, занимается, как сумасшедший китайским и японским языками.
<…>
И.Б.: А вы не думали об отъезде?
В.М.: Я – нет, я здешняя, и люди, которые у меня есть, это часть моего мира, составная моего мира. Если бы не
я, Юрка, может быть, и уехал. Хотя не уверена…
Наступил период, когда он перестал хотеть уехать, когда понял, что жить нужно там, где ты нужен. А нужен
он здесь.
Данный материал (информация) произведен, распространен и (или) направлен некоммерческой организацией, выполняющей функции иностранного агента, либо касается деятельности такой организации (по смыслу п. 6 ст. 2 и п. 1 ст. 24 Федерального закона от 12.01.1996 № 7-ФЗ).
Государство обязывает нас называться иностранными агентами, при этом мы уверены, что наша работа по сохранению памяти о жертвах советского террора и защите прав и свобод человека выполняется в интересах России и ее народов.
Поддержать работу «Мемориала» вы можете через donate.memo.ru.