– Я собираю материал по Чечне. Поэтому я могу рассказать про те фильтрационные пункты, которые сейчас действуют на территории Чечни. Самый известный сейчас – Чернокозово, но кроме него существует очень много так называемых неофициальных фильтрационных пунктов. Фактически ими становится каждая комендатура, каждый блокпост и просто места дислокации воинских подразделений. Так было и в прошлую войну. Самыми известными фильтрационными пунктами на территории Чечни были тогда ГУОШ (Главное управление оперативных штабов), ПАП-1(бывший автобусный парк), Ханкала (база федеральных войск). После первой войны в ПАП-1 был создан музей жертв войны. Когда началась вторая война, там снова открылся фильтрационный пункт. И все, что происходило в ту войну, – повторилось.

– А сколько таких пунктов сейчас?

– Сколько сейчас, сказать невозможно. Очень часто мы узнаем, что кого-то содержали в таких местах, о которых не знали раньше. Например, в начале апреля несколько человек бежали из подвалов железнодорожной больницы, где теперь располагается комендатура. Мы знаем, что большой фильтрационный пункт был в Толстой-Юрте в бывшем овощехранилище. Мы знаем о том, что фильтрационный пункт существует в Урус-Мартане, в здании бывшего интерната. Российскими властями он официально не признан, но каждый день к этому интернату идут женщины и стоят там целыми днями в надежде увидеть своих родных или хоть что-то узнать о них. Я видела, как из интерната вышла женщина после свидания с сыном. Она не могла идти сама, ее пришлось вести под руки. У нас имеются показания людей, которых там содержали. Возле села Автуры есть бывшая птицефабрика. Теперь там располагается воинская часть, госпиталь (там, кстати, оказали очень серьезную медицинскую помощь одной из местных жительниц), и там же располагается фильтрационный пункт. Кроме того, постоянно происходят задержания на блокпостах. Иногда тут же отпускают, получив водку или деньги. Те, кто в конце апреля захватил жителей поселка «Новая жизнь», явно рассчитывали на поощрение. Их тогда командующий группировкой генерал Трошев представил российским телезрителям как бандитов, обстрелявших колонну под Сержень-юртом. Потом это не подтвердилось, людей пришлось отпустить, так как дело получило огласку, поскольку заодно с жителями лихие спецназовцы избили и мордовских омоновцев, пытавшихся остановить беспредел.

Случай этот очень показателен в том отношении, что если сам командующий позволяет себе огульно обвинять людей в таком страшном преступлении, как убийство, то что говорить о тех, кто ниже рангом, но власть над жизнью и смертью человека у них не меньшая.

Иногда переправляют дальше, иногда задержанные просто исчезают, как четыре месяца назад исчезли четверо родственников из села Старые Атаги: Сугаипов Муса, Гиреев Арби и близнецы Саид-Хусейн и Саид-Ами Гиреевы. Их тела со следами издевательств были найдены недавно недалеко от села. Сколько таких, как братья Гиреевы, было по всей Чечне еще в первую войну! Никто не ответил за их смерть. Никто не расследует и преступления этой войны.

В чем сходство «фильтров» той и этой войны? С самого начала, как только появились «фильтры», началось и заложничество. То, что официальные российские власти называют проверкой на причастность к сопротивлению или, как говорится, к «бандитским формированиям», на самом деле стало источником обогащения тех, кто на этих фильтропунктах «трудится». Начиная от рядовых до самых высших начальников. В прошлую войну, когда мы спрашивали людей, кому они давали взятки, у кого они выкупали родственников, – они называли в том числе и начальника фильтрационного пункта ПАП-1. Причем говорили, что лично ему давали.

Как только человека захватывают, проверяют, что у него в карманах. Если у него есть деньги, то деньги изымают, и попробуй докажи потом. Все это без составления протокола, без свидетелей. Было немало случаев, когда у людей брали документы и тут же рвали их. Так происходило, например, в селе Шаами-Юрт. Когда людей брали во время так называемой зачистки, то рвали их паспорта буквально у них на глазах.

– Чем это мотивировалось?

– Ничем, что можно передать нормативной лексикой.

Но самый распространенный ответ на возмущение: «Вы все звери, вам все равно не жить» и т.д.

– То есть паспорта рвали не потому, что документы поддельные, а потому, что эти люди не имеют права на существование?

– Они таким образом сами лишали человека всяких гражданских прав. Людей, которых взяли в Шаами-Юрте, увезли на «фильтр» в Толстой-юрт. Им пришлось пройти путь, который прошли до них многие жители Чечни еще в первую войну. Когда задерживали сразу несколько человек, то к фильтропункту их везли, уложив друг на друга, живым штабелем. Если путь был долгий, то нижние погибали от удушья.

Так было во время транспортировки в Моздок мирных жителей, захваченных 3 января 1995 года в бомбоубежище грозненского консервного завода.

Когда их привозили к месту назначения, им предстояло пройти «коридор». В павловские времена это называлось «прогнать сквозь строй». С двух сторон стоят спецназовцы с палками, с автоматами, иногда с кольями. Человек, измученный дорогой, сбитый с толку, напуганный, должен пробежать его как можно быстрее, чтоб получить как можно меньше ударов.

Кто-то падал, остальные вынуждены были бежать по ним.

Потом им предстояло пройти унизительную процедуру обыска. В камеру набивали в несколько раз больше людей, чем она могла вместить. Кормили в лучшем случае раз в день. Посещение туалета превратили в изощренное издевательство. Избиения, пытки, в том числе электротоком, унижения человеческого и национального достоинства, оскорбление религиозных чувств. Все это делалось для того, чтобы сломить человека, свести его достоинство до животного уровня, лишить его воли к сопротивлению физическому и духовному. Так было в прошлую войну, то же самое происходит и сейчас.

Шаами-юртовцы прошли через «коридор», а потом их сталкивали в овощехранилище с железной лестницы, которая не доходила до пола метра два. Если кто-то при падении смог уберечься от увечий, все равно вышли с поломанными ребрами, поскольку их охранники придумали интересное развлечение: разогнаться и прыгнуть на лежащего ничком человека, всей мощью тренированного тела. Били очень точно по почкам.

Те, кто избивает,– мастера в своем ремесле. Они точно знают, как нужно бить, они точно знают, что нельзя бить так, чтоб оставались видимые следы. По лицу мало кого били, поэтому, когда приходили проверять, очень трудно было заметить следы побоев. Бьют профессионально.

– Как вы думаете, в связи с чем такие порядки были заведены? В связи с администрацией тюрем, из отношения к задержанным? Какие мотивировки? Понятно, что это выражение жестокости. Но кто-то же должен был это придумать?

– У меня такое создалось впечатление, что это не в Чечне придумано, а давно уже отработано в российских тюрьмах. Через эти процедуры проходят заключенные, которые, не зная своих прав, не умеют и защитить себя от произвола.

А так как высшие чиновники России объявили преступником весь чеченский народ, исполнители их воли считают, что могут делать с каждым отдельным чеченцем все, что захотят.

– Это с павловских времен известно...

– Да, но мы знаем это по литературе. Вряд ли те, кто это делал, читали рассказ «После бала» даже в школе. Я в этом очень сильно сомневаюсь. По-моему, это процедура, которая существует в российских тюрьмах. Вообще, со слов тех, кто был в фильтрах, а я со многими говорила, вырисовывается такая картина: те, кто избивал, мучил, пытал людей в фильтрационных лагерях, явно были готовы к этой работе. Готовы и физически и морально. Только в последнем случае готовность – это полное отсутствие морали и вообще таких человеческих чувств, как жалость, сочувствие, справедливость.

– С ваших слов вырисовывается такая ситуация, из которой можно сделать вывод, что фильтрационные лагеря – это способ взять в заложники людей с целью получения выкупа?

– Конечно, с прошлой войны так и было. Один из жителей села возле Сельментаузена, когда его захватил осетинский ОМОН, был посажен в яму, в канализационный люк. В первый же день его очень хорошо накормили обедом, и он был очень удивлен. Оказалось, что в обед был добавлен фенолфталеин. В течение двух с половиной месяцев, пока он сидел в яме, он абсолютно ничего не мог есть. У него спрашивали не о численности отрядов боевиков. От него просто требовали фамилии богатых людей, их адреса.

В Октябрьском районе мы разговаривали с очень пожилым человеком, у которого пришли забирать сына, а не его самого. Сына не было дома – захватили его самого. Продержали месяц, избивали, мучили, морили голодом. Он говорит, что абсолютно уверен в том, что кто-то подсказал их адрес. У них богатый красивый дом. Этот человек когда-то был очень состоятельным, а сейчас, когда мы были у него, он застенчиво предложил нам чаю. Из этого можно сделать вывод, что теперь они живут очень трудно. А дом остался прежний. Вот и решили поживиться те, кто восстанавливал конституционный порядок. Мы не раз видели, что попадали люди весьма состоятельные, и у них сразу требовали денег. Так было и в прошлую войну, и в эту.

Когда в фильтр попадает боевик, никто не ходит ни к коменданту, ни в правозащитные центры, никто не просит, чтобы его освободили. Сразу же готовят деньги и ищут посредников. Возле Чернокозово мы разговаривали с женщинами, которые разыскивают мужей, сыновей и т.д. Там была группа около 50 человек, в основном женщины. Все, о ком они рассказывали, это были абсолютно мирные, гражданские люди. Когда мы спросили, а нет ли среди их родственников боевиков, они ответили: «Да вы что, они же тут не стоят. Они же посредников ищут и сразу выкупают своих».

– То есть у них есть деньги?

– Есть деньги или нет, я не знаю. Один из боевиков по прошлой войне рассказывал, что деньги собирают всей родней. Это может продолжаться долго. А потом бывает еще и так: командиры отрядов организовывают выкуп своих бойцов. Интересная особенность: боевики предпочитают быть выкуплены. Они боятся, что если их обменяют, то их же соратники сочтут их предателями. Заплатив выкуп, он будет реабилитирован в глазах своих товарищей и никто его ни в чем не обвинит.

– То есть впечатление такое, что людей задерживают с целью выкупа за деньги. И это легко можно сравнить с ситуацией захвата заложников в Чечне, которая сложилась с обратной стороны. Считаете ли вы, что федеральные власти спровоцировали систему захвата заложников?

– Я абсолютно уверена в этом, потому что до первой войны у нас не было заложничества.

– Почему вы так думаете?

– Потому что нет тому свидетельств. Все, что у нас где-то происходит, моментально становится достоянием гласности. Мы же все родственники или знакомые. Даже если мы прессу тех времен посмотрим, то мы не найдем фактов захвата людей в Чечне с целью получения выкупа.

– Может быть, просто не писали об этом?..

– Не знаю. Потом, когда время прошло, можно было об этом сказать. Но нет ни одного такого свидетельства. Такие факты трудно, просто невозможно сохранить в тайне.

– То есть заложничество появилось с начала военных действий, в первую чеченскую войну?..

– Тогда это все и началось. С начала войны в фильтры попало очень много мирных жителей. Забирали десятками и чеченцев, и ингушей, и русских, и дагестанцев, и армян. Многих потом обменивали на пленных российских солдат. По международным соглашениям обменивать можно только военнопленных на военнопленных. Военнопленными признаются те, кто взят в плен с оружием в руках. Боевики в плен попадали редко, их число было несопоставимо с количеством пленных солдат. Поэтому и забирали для обмена мирных жителей,– тем более что справиться с ними было гораздо легче и безопаснее, чем с боевиками. А потом из них избиениями и пытками выбивали признание в том, что они воевали. А что касается пленных солдат, то их в начале войны отдавали сразу, если за ними приезжали матери. Так продолжалось до марта. Долгое время российских военнопленных не били. По моим сведениям, впервые они были избиты теми, кто прошел российский фильтр. Один из первых обменов военнопленными был в феврале 1995 года. У нас есть пленка, на которой видно, как по-разному выглядят пленные солдаты и чеченцы, которых возвращают родным. Солдаты понурые, явно угнетенные, но не видно, чтоб у кого-то была порвана одежда. Лица грязные, но без синяков.

– А как выглядели чеченцы?

– Выглядели ужасно. Были и такие, которые не могли самостоятельно идти. Одного из них поддерживали, сам он не мог идти. Видно, что у них порвана одежда, она у них не соответствует сезону – слишком легкая. Видны следы избиений даже на лицах, кто-то идет, поддерживая руку, кто-то вообще с трудом идет, – видимо, ребра переломаны. И на лицах у них уже не просто угнетение, а мука и боль.

Видно было, что эти люди избиты.

Это пленка обмена военнопленных. Его производил Иса Мадаев. Первая чеченская война, 1995 год.

– А кто спровоцировал ситуацию обмена. Как проходили операции захвата?

– В начале войны очень много российских солдат попадали в плен. По нормам гуманитарного права менять можно только военнопленного на военнопленного. Самыми первыми попали в плен в ни в чем не повинные скотники Шелковского района еще в декабре 1994 года. Самый массовый из известных случаев – 3 января 1995 года, когда было взято больше 17 человек. Там в бомбоубежище спасались самые разные люди. Было много женщин, детей, стариков и мужчин.

Сначала на территорию завода вошло какое-то подразделение под командованием майора Воробьева. Двери в бомбоубежище были закрыты, они стучали к людям, просили их выйти. Те не соглашались,– они слышали, что голоса были пьяные. Потом через некоторое время они все-таки открыли, и этот майор разделил женщин и мужчин. Женщинам и детям велел срочно уходить. Они пытались протестовать, но майор сказал, что мужчин тоже отпустят попозже. «Вам нужно срочно уходить, потому что те, кто сейчас идет, они никого не пощадят». Женщины ушли, а он объяснял мужчинам, как им пройти лучше, чтобы не наткнуться на российские части. И не успел. Буквально сокрушив забор, туда врываются танки. Разворачиваются, останавливаются, выскакивают люди в камуфляже. И первый среди них – небритый, пьяный, с обрюзгшим лицом. Как потом узнали люди, которые были там,– это был генерал Рохлин. И он сразу же набросился на тех людей, которые там стояли. Спросил: «Где бабы?» Майор сказал, что отпустил. Рохлин наорал на майора, оскорбил его и тут же с ходу застрелил троих человек: двух чеченцев и русского. Остальных избили, погрузили в две машины друг на друга штабелями в шесть рядов так, что пошевельнуться было невозможно. Сверху на них сели солдаты. Водку пили, в карты играли. Потом, когда они ехали через перевал Горагорский, одна машина сломалась, тогда они стали перегружать на другую. В машине была семья: отец и сын. Отец был уже пожилой, а мальчишке было 17–18. Отца положили вниз, а мальчишку заставляли лечь на него. Он объяснял, что не может так сделать, что это его отец. Они все равно заставляли. И тут он попытался что-то объяснить и говорил, что он не совсем чеченец, у него мать – молдаванка. Он хотел каким-то образом их смягчить, но тут раздался выстрел. Это рассказали люди, которые слышали все это, но видеть не могли. Потом, говорят, мать обнаружила его захоронение в Пятигорске и вывезла тело сына в Молдавию. На его отце (глава семьи Касаевых), он был такой плотный, широкоплечий, играли в карты рядом с трупом сына. Умар Касаев умер в Пятигорске, он не перенес того, что произошло. Вот в таком положении людей перевозили во время первой войны. Точно так же людей перевозили и во время второй войны. Об этом мне рассказывали те, кого захватывали в Петропавловке в начале марта этого года, об этом рассказывали те, кого захватывали в других местах. Я думаю, что и это до Чечни было изобретено. Только они вошли в Чечню в 1994-м, сразу перевозили задержанных таким образом.

Среди тех, кого федералы захватили в бомбоубежище, был, например, директор молокозавода и завскладом. У них с собой были большие деньги, так вот их грабить стали с самого начала, но не все сразу забрали, а постепенно. Сперва низшие чины взяли часть денег, затем средние взяли, потом уже более высокие. В общем, когда их выпустили через месяц, так и не предъявив никакого обвинения, у завскладом оказалось 78 рублей. Выпустили их за выкуп. Отдавая деньги, родственники потребовали, чтоб им отдали и документы, на основании которых людей содержали в тюрьме. Я видела ксерокопии этих документов. Там директор завода и заведующий складом были названы бомжами. Это при том, что у каждого из них два дома, в городе и в селе. У каждого с собой была большая сумма
денег.

Все это происходит потому, что задерживать можно на основании указа, который был упразднен Горбачевым, но возрожден Ельциным о том, что лиц, которые занимаются бродяжничеством, можно держать в течение месяца. И сейчас задерживают на основании этого же закона.

Но есть разница. Раньше, когда выпускали из фильтров, там давали справку, что человек с такого-то по такое-то время находился в фильтропункте. Сейчас таких справок не дают.

И вообще название «фильтропункты» упразднено. Теперь это называется приемниками-распределителями. И еще. Раньше человек мог прийти к врачу и получить справку о том, что с ним произошло, в каком состоянии он находится после «фильтра». Имея такую справку, можно обратиться в суд. Теперь врачам запрещено выдавать такие справки. Я говорила с людьми из станицы Петропавловской, Шаами-Юрта, Гельдегена. Все получили отказ в таких справках, когда обратились в больницу. Жителям Петропавловской сказали, что эту справку можно получить только через комендатуру.

– А откуда врачи знают, что они побывали в фильтропункте?

– Это нетрудно утаить, если люди из одного села. Эти случаи бывают громкими, особенно когда массовые захваты. Потом по характеру ран и ушибов видно – избивали человека или он откуда-то упал.

– А как сложилась такая ситуация с фильтрационными лагерями, что удалось показать журналистам потемкинские деревни? На днях был репортаж по первому каналу о том, что в Чернокозово некоторые даже поправили здоровье. Как удалось так быстро подменить заключенных?

– Их вывезли в Пятигорск. Тех, у которых побоями и издевательствами удалось добиться признания в том, что они участвовали в сопротивлении.

Тогда им всем автоматически пишется 208-я статья, часть 2 (участие в бандитских формированиях). Они уже теперь под следствием, имеют права на адвоката, но я не знаю ни одного случая, чтобы человеку позволили иметь адвоката в такой ситуации.

– То есть у всех тех, кто был в Чернокозово, выбили признание?

– Нет, подписались не все, но они делают это хитро. Они не только выбивают, они, например, предлагают подписать бумагу с каким-нибудь невинным текстом. Но подписать значительно ниже последней строки, так что в промежуток можно вписать все, что угодно. Кто-то поддается на обман. Тех, кто был в особенно тяжелом состоянии, в вагонах увезли на станцию Червленая-Узловая, и там они оставались какое-то время, пока это стало известно. Потом эти вагоны перегнали в саму станицу Червленую, поставили на вокзале так, что видно их было очень хорошо, но подойти, узнать, что там происходит, невозможно.

Тех, кто попадает в «фильтры» в эту войну, стараются подогнать под статью 208, ч.2.

Не все могут перенести то, что происходит в этих застенках, но те, кто их там содержит, понимают всю ненадежность своих обвинений. Поэтому дела не спешат довести до суда, поэтому к задержанным не допускают адвокатов. Мы не знаем ни одного случая, когда бы права задержанных защищал адвокат.

Все это приводит к тому, что чеченцы, и так не слишком верящие в справедливость государства, снова убеждаются в том, что нет силы права, а есть право сильного.Если государство предательски ведет себя по отношению к тем, кого называет своими гражданами, то почему они по отношению к нему должны быть настроены лояльно и честно.