«Жертвы двух диктатур.Остарбайтеры и военнопленные в «Третьем рейхе» и их репатриация» – так называется фундаментальное исследование историка Павла Поляна (М., 1996), посвященное судьбе миллионов жертв Второй мировой войны, как военнопленных, так и мирных жителей, насильственно угнанных в Германию. Отрывки из этой книги вкупе с выдержками из воспоминаний остарбайтеров, хранящихся в архиве «Мемориала», приведены ниже.Читая воспоминания бывших военнопленных и остарбайтеров, ловишь себя на мысли, что прошлое повторяется. И наоборот, при чтении сегодняшних сообщений с фронта невольно вспоминается Вторая мировая война. Сходство усиливается совпадением отдельных деталей, например, жуткое словосочетание «фильтрационные лагеря» явно всплыло из сталинской эпохи.
Кажется, что если выбросить из рассказов имена, даты и прочую конкретику, то почти невозможно различить судьбы военнопленных Отечественной и нынешней войны; читая воспоминания жертв фильтрационных лагерей, трудно угадать, идет ли речь о 1945 или 2000 годе... «Приехал хозяин и купил нас за пять марок» – так начинается рассказ остарбайтера о своей жизни в Германии. Но и на нынешней войне люди становятся объектом купли-продажи: торгуют своими узниками фильтрационные лагеря, продают пленных и полевые командиры; разве что цены несколько возросли.
Страдания людей на войне также становятся товаром. Каждая из конфликтующих сторон возлагает всю ответственность за жертвы на противника и заверяет, что совершает зверства исключительно для предотвращения зверств противной стороны. Но жертвы войны оказываются между молотом и наковальней, вырвавшись из «чужого» плена, нередко попадают в заточение к «своим». Их подвергают пыткам, требуя признаться в сотрудничестве с врагом.
Такой была не только судьба многих остарбайтеров, но и судьба врача-заложника, сидевшего в фильтрационном лагере вместе с Андреем Бабицким.
Само название «фильтрационный лагерь» сигнализирует: власть, видимо, продолжает считать, что она вправе сортировать людей, определять, кто из них полезен, а кто вреден, кто достоин жить, а кто нет. И неважно, чем она руководствуется, определяя критерии для фильтрации: расовыми, классовыми или чисто материальными соображениями.
Вслушаемся в речь генерала, говорящего о том, что с детьми бандитов следует поступать как с бандитами. Что это – воспоминание о былой войне или свидетельство о войне сегодняшней? И не все ли равно, чем руководствуется этот идеолог борьбы с детьми – нацистскими идеями о высших расах, единственно правильным учением Ленина–Сталина, защитой территориальной целостности или личной выгодой?
Исторические параллели всегда очень опасны, но мы и не хотели бы проводить прямую аналогию между Отечественной и нынешней кавказской войной. На наш взгляд, гораздо важнее другое – отношение государства к жертвам войны тогда и сейчас.
Просто прислушаемся к голосам жертв войны, бывших военнопленных и остарбайтеров. К жертвам двух диктатур... К голосам из неволи...
OST
... И вспоминать страшно – это одна боль, горе, страдания, непосильный рабский труд и постоянная тоска по Родине, родным.
Было мне 18 лет в 1943 г. Многих в селе забрали в Германию, дошла очередь и до меня...
В Донецке прошли комиссию, и нас отправили поездом в телячьих вагонах. Охранники обращались с нами жестоко, ехали мы голодные...
Ели макуху, которую некоторые успели захватить.
Из воспоминаний
Натальи Михайловны Белой
Война застала курсантов военного училища врасплох. Ее никто не ждал так скоро... Николая вместе с другими курсантами фашисты взяли в плен в нижнем белье: подняли с постелей в казарме и повели в лагерь. Как в самой невероятной и неправдоподобной сказке, как в дурном сне.
Пленных гоняли в порт, их заставляли грузить немецкие пароходы русским хлебом, их заставляли разгружать ящики с боеприпасами.
Ящики при удобном случае роняли в море. Тех, кто попадался на этом деле, расстреливали на месте. Отправил несколько ящиков на морское дно и Николай.
А потом фашисты отправляли на дно морское тех пленных, которые ослабли от голода и болезней...
Невольнические черные маршруты привели Николая Ртищева в Северную Норвегию. И опять приходилось разгружать пароходы с боеприпасами. «О, проклятие, – шептал Николай, – помогать врагу убивать своих же, хоть косвенно, из-под палки, под дулом автомата, но все же помогать».
С тремя верными товарищами Николай сбежал из порта и скрылся в лесах. Помогли ему в этом норвежцы, снабдив беглецов картой местности, спичками и штык-ножом от немецкой винтовки... Голодные, разутые и раздетые беглецы брели на восток. Задумали парни почти непосильное дело – пересечь территории двух враждебных стран: Норвегии и Финляндии – и выйти к своим.
Из воспоминаний
Николая Федоровича Дьякова
Неожиданно вошли с собаками (овчарками) немцы. Я в этот момент был больной. Заставили одеться и увели на сборный пункт, бывший лагерь военнопленных. Собрали нас 2500 человек мужчин разного возраста. Пешим этапом под конвоем гнали нас в Умань (это 280 км). По пути многие не выдерживали, падали, и их расстреливали. Где приходилось ночевать – были сараи.
Нас набивали палками один к другому (битком) стоя. Конвоировали этап 40 автоматчиков. На белой лошади в конце колонны ехал немецкий офицер. Один из автоматчиков ранил его. Он упал с лошади. Он успел вскочить на лошадь и умчаться в обратный путь. Неожиданно сзади налетела моторизированная колонна, которая обезоружила автоматчиков, безоружных автоматчиков увели... [ По-видимому, описывается неудачная попытка освобождения односельчан переодетыми партизанами. – ИБ]. А нас положили на полутораметровый снег у дороги. И решали нашу судьбу: расстрелять всех или везти дальше... Нас 4 часа держали, лежа на животе на снегу... Кормили нас очень плохо. Бросали нам куски хлеба и куски брюквы... Привезли нас в лагерь Бордесхолм под Кельном, прокладывали железную дорогу... После больших налетов на Кельн нас заставляли выносить трупы и расчищать завалы от бомбежки.
...Нас, 12 человек.., перевели в Гамбург в лагерь Моордам-101, где под конвоем водили на работу. На работе нас кормили с тазов: дают в таз воды и брюквы, это в заводе. В лагере мы получали хлеб с опилками, но очень вкусный по тому времени.
Завод наш Сигнал-Верстадт... работал по ремонту светофоров после бомбежки. Условия работы были тяжелые...
Время работы с 7 утра до 5–6 часов вечера. Зарплату нам начали платить в последнее время по 15–16 марок , денег этих ни на что не хватало, только на чеснок, если попросить кого-то купить. Если кому-то удавалось какими-то путями достать буханку хлеба (или найти на мусоре, или кто-то бросит) – за это наказывали весь лагерь... Если полицейские... у кого-то что-то найдут из питания, то садили в карцер (стоячий бункер).
Из воспоминаний
Андрея Федоровича Компанийца
...Был такой случай в г. Даршау... Было воскресенье, нерабочий день. В такие дни нам ужин не давали, хотелось кушать. С кухни в мусорном сарае была выброшена мелкая морковь и очистки свеклы для свиней, мы сбегали в этот сарай. Нас заметил лагерьфюрер, за это нас посадили в подвал, в котором было полно каменного угля, без света, было осенью, холодно. Не помню, сколько мы так просидели, нас собирались отправить в страшный лагерь Штутгоф, но как-то обошлось. За это две недели нам не давали есть...
Из воспоминаний
Марины Прокофьевны Тюльменковой
Привезли нас в Польшу, прошли комиссию, а дальше направили нас в лагерь в г. Линц, снова прошли комиссию. А с лагеря направили в город Рид, куда приехал Бау[э]р и купил нас, заплатив 5 марок за человека.
Нам повезло, нас купил Бау[э]р вместе с Женей Баженко, мы с ней с одного села соседи. Привез нас в с. Саламандру, завел в готель и купил пива. А мы его не пили и плакали, так как очень хотели кушать. В лагере мы ели одну брюкву...
Работали мы... с 4 утра до 10 вечера... Вдвоем доили 40 коров и ухаживали за 20 телками, косили, складывали сено и выполняли всю работу по дому.
Пухли руки, ныла спина, и все время думали, когда же это кончится, чтобы отдохнуть и поспать хоть немножечко дольше.
Давали нам на год костюм, деревянные кольчуги, рубашку и рейтузы. Обращались с нами жестоко, кормили остатками с хозяйского стола. С родителями не переписывались и не знали, живы ли родители...
В мае 1945 г. приехали на мотоциклах и машинах американцы с белыми флагами и сказали, что война окончена, вы свободны...
Из воспоминаний
Натальи Михайловны Белой
Фильтр,
или Родина ждет вас,
сволочи...
Красная Армия вступила в пределы Германии еще в октябре 1944 года – на гумбиненском направлении. А 19 января 1945 года советские танки пересекли и бывшую польско-германскую границу в Верхней Силезии...
Поначалу эмоции били через край, причем настолько, что соотечественники становились жертвами. Так, например, известен следующий эпизод: 20 января танковая разведка Советской армии, прорвав фронт в районе Линцмандштадта (Лодзи), ворвалась в поселок Круппе-Мюлле в Верхней Силезии. Обнаружив на пути следования лагерь русских и украинских рабочих, командир соединения, не вылезая из танка, приказал всем лагерникам собраться во дворе. Когда все, включая стариков и детей, сбежались, танкисты неожиданно открыли по ним огонь из пулеметов, а бросившихся бежать давили гусеницами танков. За несколько минут погибли сотни людей, танкисты же развернулись и отошли к своим войскам...
Из книги Павла Поляна «Жертвы двух диктатур. с.205
22 марта 1945 года нас освободили войска Советской Армии в г. Данциге. Один месяц я работала на подсобном хозяйстве, прошла медобследование. И как мы потом поняли – это была вербовка, мы подписывали какие-то бумаги, нам говорили, что мы едем в Россию, читать нам ничего не давали, был какой-то быстрый конвейер. Документов нам тоже не дали. Отправили в лагерь в г. Хайдебрек, разбирать химический завод для отправки в Донбасс.
Из воспоминаний
Марины Прокофьевны Тюльменковой
...В докладной записке секретаря ЦК ВЛКСМ Н.Михайлова от 29 марта 1945 г. Г.Маленкову речь идет о событиях февраля 1945 года... Около сотни девушек и женщин из числа репатриируемых, находившихся в распоряжении комендатуры в г. Буслау, были буквально затерроризированы военнослужащими этой комендатуры, по ночам врывавшимися в общежитие, оскорблявшими и насиловавшими беззащитных женщин. Вот типичные высказывания этих несчастных: «Я днем и ночью ждала прихода Красной Армии, ждала своего освобождения. А вот сейчас бойцы относятся к нам хуже, чем немцы. Я не рада, что живу на свете»; «Тяжело нам было жить у немцев. Да вот и сейчас нерадостно. Какое же это освобождение, когда над нами так издеваются!» Но ни комендант Буслау (майор Кравченко), ни его заместитель по политической части никак не реагировали на многочисленные жалобы; они, – сетует секретарь ЦК ВЛКСМ, – так и не навели должного порядка, не организовали политико-воспитательной работы с освобожденной молодежью (хотя, как явствует из контекста, уместнее было бы провести работу с «освободителями»)...
В той же докладной записке описан другой подобный случай – из жизни комендатуры г. Ельс, в окрестностях которого находилось много советских девушек и женщин. Зам. коменданта Ельса по политической части капитан Бабаян проводил следующую политическую линию: «Пусть они спят с кем хотят, лишь бы не было шума»... На практике этому соответствовало вот что:
«В ночь с 23 на 24 февраля группа офицеров и курсантов... в количестве 35 человек явилась в пьяном виде на фольварк Грутенненг
и начала творить дебош и насилия над находящимися там женщинами и девушками. В ночь с 23 на 24 февраля в один из фольварков... явилась штрафная рота во главе с лейтенантом (фамилия не установлена), оцепила фольварк, выставила пулеметы,
обстреляла и ранила красноармейца, охранявшего общежитие женщин. После этого началось организованное изнасилование находящихся на фольварке девушек и женщин...
...Трое офицеров 26 февраля вломились в общежитие женщин при пункте сбора хлеба.., и, когда были задержаны, один из них, майор по званию, заявил: «Я приехал с фронта, и мне нужна девушка». После этого он, отбившись от охраны, начал дебош в общежитии.
...Гражданка Л.В. была изнасилована первый раз при прохождении передовых частей, вторично – 4 февраля неизвестным офицером. С 15 по 22 февраля лейтенант Исаев А.А. принудил ее к сожительству избиениями и угрозой расстрела.
...Военные распространяют среди освобожденных людей такие слухи: «Есть приказ вас в Советский Союз не пускать, поэтому, если кого и пустим, будет жить на севере...»
В связи с таким диким и хамским отношением к освобожденным советским девушкам и женщинам со стороны военнослужащих у многих из них создается мнение, что в Красной Армии и стране их не считают советскими людьми, что с ними могут делать все, что угодно, – расстрелять, насиловать, бить, что на Родину их не пустят...»
Но даже ответа на процитированную только что докладную записку не последовало. Не считать же таковым отписку заведующего отделом ЦК ВКП(б) Р.Григорьянца, доложившего Маленкову (между прочим, во второй половине мая!), что записка будет учтена при составлении проекта постановления ЦК «О политико-воспитательной работе среди репатриированных советских граждан». Ну кого же еще воспитывать, как не их!..
Из книги Павла Поляна «Жертвы двух диктатур.» , с.204–205
...Следователь Смерша горел великим желанием поймать, изобличить хотя бы одного шпиона, и вот счастье улыбнулось ему: быть Николаю Георгиевичу Ртищеву агентом гестапо. Шел подлюка с задания, вот и попался. Днем Николай сидел в камере-одиночке в маленьком поселке на Кольском полуострове, ночью его водили на допросы. Ему подсовывали на подпись сочиненные следователем протоколы, где он, Ртищев, представлялся как фашистский агент, убивший спутников по побегу...
Подписывать такие протоколы Николай отказывался...
«Нет , – твердил Николай. – Вы хотите меня оклеветать... Есть ли у вас искра человеческого... Есть ли сердце?» Сердца следователь не имел, он делал карьеру, гнул свое: «Но знайте: вас будут судить и без этих протоколов, без смягчающих обстоятельств, но тогда пеняйте на себя. Мы о вас все знаем, фашистская гнида... Будете раскалываться или я снова включу музыку».
В кабинете следователя стоял патефон. В прошлый раз, когда следователь ударом в челюсть сбил Николая на пол и топтал его сапогами, на патефоне крутилась пластинка с веселой песенкой – фокстротом. Тогда, вернувшись в камеру, Николай, хотя боль была жгучая, осознал, что увидел в своем следователе не воспитанника Дзержинского, не чекиста.., о которых когда-то запоем читал книги, а нечто противоположное им, бесчестного карьериста-истязателя. Ломали, крутили, меняли места его пребывания, меняли следователей – заставить человека клеветать на себя не удалось. Потом Николай пилил лес под охраной в глухой Карелии, то ли спецпереселенец, то ли заключенный без объявления срока, то ли опасный подследственный–не поймешь...Однажды Николая с группой других не судимых, но не свободных людей привезли к железной дороге и затолкали в вагон-телятник. Выгрузили под охраной в городе Сталиногорске Тульской области. Днем на шахте бурый уголек добывали, ночью–снова допросы. Жили за колючей проволокой в бараках фильтрационного лагеря советской контрразведки, которая в годы войны называлась Смерш...
Наконец... фильтрация для Николая закончилась, и он вышел на свободу. Но из шахты уйти было нельзя. Война хоть и кончилась, но на шахте действовали законы военного времени. А какой из Николая теперь шахтер. Больной, ослабший. Пошел к врачам. Сказали, что не могут освободить от работы, надо немного потерпеть...
Из воспоминаний
Николая Федоровича Дьякова
Через несколько дней после нашего прибытия в лагерь... был собран митинг, на котором выступил оратор из нашей же среды и, заявив о том, что все мы очень провинились перед Родиной и своим народом, внес предложение: добровольно записаться на 5 лет на стройку на Урал, не заезжая домой, как единственное средство искупить свою вину. На вопрос, кто против, возражающих не оказалось, как и следовало ожидать...
Предложение считалось принятым единогласно, и через два дня нас погрузили по 70 человек в товарный вагон и, заперев снаружи дверь, отправили к месту назначения...
В течение двух недель пути вагоны отпирались 1 раз в сутки на 12–20 минут, за это же время раздавалось питание, состоявшее из 200 граммов хлеба и сырой воды.
Через 2 недели мы прибыли в Донецк на угольные шахты. Тут мы попали в огромный лагерь... сплошь из таких же добровольных репатриантов, «добровольно» записавшихся на стройку, не заезжая домой.
Лагерь... из огромных, недавно отстроенных бараков, вокруг – колючая проволока, с пулеметными вышками…
Ночью проволока освещалась прожекторами, и, кроме часовых, на вышках ходили парные патрули с собаками. Условия работы: в шахте – 12 часов, на поверхности – 16.
Питание – раз в сутки 150 г хлеба, пол-литра баланды, 2 раза в день – кипяток. Бараки не отапливались, были сложены из сырых бревен, вместо крыши набросаны ветки, внутри нары в 4 этажа.
Посев. Франкфурт на Майне № 46 (129), с 9–10. Цитируется по книге Павла Поляна «Жертвы двух диктатур. », с.300
Орфография и пунктуация воспоминаний приведены
без изменений
Данный материал (информация) произведен, распространен и (или) направлен некоммерческой организацией, выполняющей функции иностранного агента, либо касается деятельности такой организации (по смыслу п. 6 ст. 2 и п. 1 ст. 24 Федерального закона от 12.01.1996 № 7-ФЗ).
Государство обязывает нас называться иностранными агентами, при этом мы уверены, что наша работа по сохранению памяти о жертвах советского террора и защите прав и свобод человека выполняется в интересах России и ее народов.
Поддержать работу «Мемориала» вы можете через donate.memo.ru.