Семьдесят лет – это не более чем круглая дата. И миллениум – это тоже не более чем круглая дата. С обновления календаря не начнутся «новая земля и новое небо». Этого не произойдет по одной простой причине: мы все еще не выполнили тех задач, которые поставили перед нами несколько прошедших веков. А значит, мы все еще живем в прежней эпохе, и наше миропонимание по-прежнему принадлежит второму тысячелетию христианской эры. Точнее – второй половине этого тысячелетия. В европейской исторической традиции эта эпоха именуется Новым временем. И мы, стало быть, остаемся детьми Нового времени.

Новое время поставило перед человечеством – не перед Европой только – определенную цель. Я бы сформулировал эту цель так: достичь новых форм общественного устройства, соответствующих духовным ценностям свободы и права.

Идеалы Нового времени доказали свою жизнеспособность. Доказали дважды: сначала победив в открытом военном столкновении германский нацизм, а затем разрушив изнутри советский коммунизм. Общество, основанное на принципах права и свободы, оказалось более гибким, более созидательным, лучше приспособленным для нормальной человеческой жизни, чем общества, возникшие в результате полной или частичной ревизии этих принципов. Оно показало свою стойкость и готовность ответить на вызовы времени, свою способность к саморегуляции, к совершенствованию и развитию, свое соответствие природе человеческого духа. Ибо только оно изо всех существовавших общественно-политических систем сумело найти баланс между устойчивостью и способностью к обновлению.

Таков, на мой взгляд, важнейший итог уходящего столетия. И этот итог я считаю положительным.

Однако не ждут ли либеральные принципы в наступающем столетии новые, быть может, еще более страшные испытания?

Вот вопрос, который волнует меня больше всего. Сегодня перед нами встают новые проблемы, обнажающие противоречия – быть может, фундаментальные, – содержащиеся в самой природе этой концепции.

Об этом я и намерен сегодня говорить.

Этих противоречий не так уж мало. И лишь в качестве примера – правда, самого важного и трагического для наших дней – я подробно остановлюсь на одном из них. Речь пойдет о противоречиях, возникающих вокруг так называемого «права народов на самоопределение», об угрозе, которую порождает это право, и одновременно – об угрозе, которую порождает покушение на это право.

И о путях, на которых, как мне кажется, мы можем найти выход из тупика.

Нет сомнения, что большая часть крови, проливающейся сейчас в мире, проливается из-за этого самого права на самоопределение: одни люди убивают, чтобы его осуществить, другие – чтобы не дать ему осуществиться. Тем больше оснований разобраться в том, откуда оно взялось и в чем его смысл.

Возьмем максимально чистый случай: пусть речь идет не об угнетаемом, лишенном прав меньшинстве, а просто о части населения некоторого царства-государства, которое не хочет в этом царстве жить, а желает отделиться от него и зажить собственным колхозом. И давайте забудем на время об этносах. Будем
в соответствии с классической либеральной философией считать суверенным народом совокупность граждан, провозгласившую себя суверенным народом. Хотя, конечно, на практике такое провозглашение действительно чаще всего делается от имени какой-нибудь этнической, культурной, языковой или религиозной общины, компактно проживающей на определенной территории.

Спрашивается: имеет ли эта совокупность граждан право на самостоятельный выбор формы правления? Ответ, увы, очевиден: в рамках классической либеральной теории – да, имеет. Ибо основной принцип этой теории в том и состоит, что управлять гражданами можно только лишь с их согласия. А данная группа граждан не согласна управляться из Москвы (или Оттавы, или Тбилиси). Она желает, чтобы ею управляли из Грозного (или Монреаля, или Сухуми). И классическая теория вовсе не требует, чтобы этому желанию были представлены рациональные обоснования. Она требует лишь, чтобы это желание было надлежащим образом зафиксировано народным волеизъявлением.

Какие возражения можем мы противопоставить подобному волеизъявлению?

Чаще всего ему противопоставляют принципы национального суверенитета и территориальной целостности государства. В чем смысл этих принципов? Опять-таки я хотел бы исходить из высокого теоретического уровня спора и не отвлекаться на всякие мистические благоглупости вроде нерушимости священных границ Отечества. Попробуем разобраться в том, насколько разумны эти принципы для нас с вами, для простых людей.

Во-первых, скажу сразу: каждый из них по отдельности никакого разумного смысла в себе не несет. Национальный суверенитет в данном случае означает, что меньшинство не имеет права отложиться от большинства вопреки воле последнего. Но это означает, что на данное – и любое! – меньшинство не распространяется право, которым обладает данное – и любое! – большинство. А это конец либеральной демократии, потому что либеральная демократия – это не столько власть большинства, сколько в первую очередь права меньшинств. Что же касается принципа территориальной целостности государства, то этот принцип вообще родом не из демократии. Он родом из феодализма, где политическая жизнь осуществлялась не через связку «граждане – государство», а через связку «власть – подвластная территория».Однако взятые вместе эти два принципа все же означают нечто более содержательное, чем по отдельности. Они означают следующее: территория страны есть неделимое имущество граждан ее населяющих. И если вы хотите приватизировать свою комнату в коммуналке, будьте добры добиться сначала согласия всех соседей.

Что ж, этот подход по крайней мере непротиворечив. Но беда в том, что он плохо стыкуется с принципами свободы, права и либерализма. Ибо высший уровень территориального суверенитета, который вытекает из этих принципов, – это суверенитет частного собственника над принадлежащим ему участком земли.

На самом деле представление о территориальном суверенитете государства присутствует в современном праве. Но вот вопрос – в каком? В международном праве, то есть в собрании архаических и противоречивых установлений, которое и правом-то назвать стыдно. Поэтому если на пороге третьего тысячелетия проливать кровь за самоопределение преступно и глупо, то уж за сохранение территориальной целостности – и подавно.

Так что же? Неужели юридическая правота на стороне сепаратизма, а нам, если мы последовательные приверженцы либеральной демократии, остается только вздыхать и смотреть, как в геометрической прогрессии множатся на нашей небольшой планетке всякие суверенные президенты, дипломаты, генералы и прочее начальство?

Напомню: сепаратистские движения, чаще всего кровавые, – отнюдь не прерогатива посткоммунистических стран. Фламандцы в Бельгии и франкофоны в Канаде – это едва ли не единственный на сегодняшний день пример сравнительно мирных сепаратистских движений. А единственные, кажется, за весь двадцатый век примеры мирной сецессии – это отделение Норвегии от Швеции в 1907 году да еще, пожалуй, «бархатный развод» Чехии и Словакии в 1992-м. Все остальное – кровь, кровь и кровь. Далее. Все это было бы несмертельно, если бы сводилось исключительно к почкованию новых независимых государств. Ну, хочется людям кормить своих собственных дармоедов – пожалуйста. Если маленький, но гордый народ Курзюпии готов содержать на свой счет посольства на всех континентах мира – его дело. Беда в другом: никто не дает нам гарантию, что новые независимые государства в самом деле готовы устраивать новую независимую жизнь своих народов по законам свободы и права. Пожалуй, даже имеет место противоположная тенденция: очень часто народ, добившийся независимости и образовавший собственное мононациональное государство, первым делом принимается скручивать в бараний рог свои собственные меньшинства и вообще всех, кто не разделяет патриотический порыв большинства. А политический строй в новых независимых государствах чаще всего можно назвать демократическим лишь с большой натяжкой.

Легко понять, почему и как это происходит. Посмотрим правде в глаза: лозунг независимости чаще всего выдвигается романтически настроенной национальной интеллигенцией – и, как правило, не самыми талантливыми и креативными ее представителями. (Вы читали стихи поэта Зелимхана Яндарбиева? Нет? А я читал…). Но подхватывается и развивается он местной элитой, провинциальными администраторами, обыкновенными нудными честолюбцами и авантюристами, которым хочется стать не просто начальством, а таким начальством, чтобы над ними никакого другого начальства не было. На худой конец, кроме Аллаха.

Ну и что, нужны всем этим провинциальным Бонапартам демократия и право? Как рыбе зонтик. Конечно, они сделают все, чтобы насадить в своих странах диктатуру. А лучшего способа достигнуть личной власти, чем развязать национально-патриотическую истерию, просто не существует в природе. И попробуйте
потолкуйте с людьми, охваченными патриотическими чувствами, о высших ценностях свободы, о неотъемлемых правах личности и так далее. Они вам ответят так, как мне отвечали мои коллеги-украинцы в 1992 году. Знаете, что они мне сказали?

«Права шестидесятимиллионного народа в шестьдесят миллионов раз ценнее, чем права отдельного человека», – вот что!

Между прочим, дело было на межпарламентской конференции по правам человека стран СНГ, а моими собеседниками были члены украинского парламентского комитета по правам человека. И, между прочим, их дружно поддержали парламентарии Грузии, Армении и наблюдатели из прибалтийских стран.

Вот такая арифметика. Вот такая демократия. Люди имеют право выбора. В частности, они имеют право выбрать тот образ жизни, который считают правильным. А что если эти люди добровольно и страстно выбирают образ жизни, который с точки зрения демократических идеалов является преступным?

Когда-то я думал, что демократическое международное сообщество в состоянии принудить к цивилизованному поведению тех, кто не готов следовать нормам этого поведения сам. Я думал, что, располагая силой, заведомо превосходящей любые национальные средства обороны, международному сообществу достаточно только пригрозить «нарушителям» применением этой силы. Похоже, это не совсем так: народ может искренне и яростно, до последней капли крови, защищать своих ложных идолов, но допустимо ли во имя ниспровержения ложных идолов уничтожать народ?

Меня не волнует чеченская независимость. Еще меньше меня волнует восстановление суверенитета России в Чечне, – как точно сказал Явлинский, Российская Федерация кончается там, где живут люди, не признающие себя гражданами Российской Федерации. Но похищения людей, работорговля, преследования иноязычного населения, навязывание всем жителям «исламских норм поведения», публичные казни – меня очень даже волнуют. Что с этим делать? Положим, не российская армия стирала бы с лица земли чеченские города и села, а натовские войска пришли бы учить чеченцев уму-разуму – и вели бы там себя не так, как ведут себя русские, а со всей европейской обходительностью. Что, ребята Басаева разбежались бы по домам? Черта с два, они так же стреляли бы в английских и французских оккупантов, как сейчас стреляют в оккупантов русских. Другой вопрос, что, возможно, мирное население не ненавидело бы натовцев до такой степени, как сейчас ненавидит русских; но партизан, уверяю вас, прятали бы так же. Да вот ведь и косовары уже начинают постреливать по своим освободителям, когда те заступаются за остатки сербского населения.

Партизанскую войну не так-то легко подавить, не уничтожая при этом мирных жителей. А терроризм во имя национальной, религиозной, социальной и еще Бог знает какой идеи вообще нельзя уничтожить полностью – порукой тому история Израиля или Ольстера. Можно только пытаться уничтожить коллизии, продуцирующие терроризм.

Иными словами, речь идет вот о чем: всякая идея, принесенная на штыках, оборачивается имперской, даже если это идея свободы, равенства и братства. Возможно, мы даже и сумеем построить новый мир на основе прав человека, защищаемых всею мощью объединенного человечества; как говаривали в двадцатые годы большевики, «железной рукой загоним человечество к счастью». Но что останется от прав человека в мире, в котором мировому правительству придется непрерывно бороться с многочисленными террористическими группами самого разного толка, отстаивающими право той или иной национальной общины, того или иного вероучения на людоедство? И одновременно подавлять многочисленные повстанческие движения, вспыхивающие в разных уголках земного шара, во имя сохранения тех или иных людоедских
привычек? И во что превратится само это мировое правительство, во что выродится весь новый мировой порядок? Боюсь, что очень быстро он превратится в грандиозную полицейскую антиутопию.

Наша задача – создать не новую империю в мировом масштабе, а, по выражению покойного историка и публициста Михаила Гефтера, «мир миров». По-русски сказать, федерацию, все части которой могут жить по своим законам, сильно отличающимся друг от друга, но в пределах единого закона, охватывающего главные начала общественной жизни, общие для всех людей. Так сказать, «мир миров rule of law». Под знаменем же крестового похода за распространение самой передовой в мире либеральной идеологии мы построим лишь очередную империю.

А чем, собственно, плоха империя? В сущности, она ничем и не плоха, и Pax Romana был в свое время куда прогрессивнее и даже спокойнее для жизни простых людей, чем сменивший его варварский калейдоскоп с его войной всех против всех. Ничем не плоха была Римская империя для своего времени, кроме одного: она была создана огнем и мечом и держалась на железном насилии над народами, в нее вошедшими. И соответственно рухнула. И все империи, которые только возникали с тех пор, рушились, погребая под своими обломками политическую стабильность, гражданский мир, правопорядок и великую мечту человечества о единстве.Что же, нет никакого выхода? Объединение невозможно, поскольку оно связано с принуждением и с насильственным подавлением неизбежного сопротивления. А без объединения – каюк человечеству.

Я думаю, что выход все же есть. Более того, этот выход кажется мне вполне конструктивным и не вовсе утопичным. Этот выход – быстрое, но не поспешное расширение уже существующих региональных международных структур с одновременным расширением их полномочий. Например, в Европе существует сразу несколько таких структур. Это Европейское Сообщество, внутри которого существуют и зачатки исполнительной власти, и зачатки власти представительной – Европарламент.

Это Совет Европы, который является одновременно и более слабой, и более широкой формой объединения, своего рода предбанником ЕС, а также включает в себя и органы судебной власти – Страсбургский суд, и нечто вроде верхней палаты всеевропейского представительства – Парламентскую Ассамблею.

Это политические и военные структуры НАТО, которая взяла на себя значительную часть функций обороны вошедших в нее государств.

Наконец, это ОБСЕ, которая берет широтой охвата. Способ дальнейших действий напрашивается сам собой, по известной гоголевской модели: если бы Страсбургский суд ПАСЕ да приставить к Европарламенту Сообщества, да взять сколько-нибудь развязности, какая у НАТО, да, пожалуй, прибавить к этому еще дородности ОБСЕ, – нашей Агафье Тихоновне, то есть Европе, и размышлять было бы нечего.

Извините за иронию, это я над собой посмеиваюсь.

Сначала, конечно, необходимо на базе существующих структур создать наднациональные органы власти. Единый парламент, члены которого, подобно членам нынешнего Европарламента, избираются непосредственным волеизъявлением народов нового Союза, а не по представлению национальных правительств. Единую исполнительную власть, ответственную перед парламентом и наделенную, как я уже говорил, широкими полномочиями по узкому кругу вопросов. Этой власти будут подчинены, в частности, единые вооруженные силы (созданные, скорее всего, на основе НАТО). В национальном подчинении останутся только полицейские силы. Наконец, самое главное – система судебных органов, решения которых обязательны для исполнения как наднациональными, так и национальными властями. Властные полномочия Союза должны быть расширены за счет передачи им некоторых элементов государственного суверенитета, таких как оборона, экологическая безопасность, важнейшие ресурсы, иммиграционная политика, высший надзор за соблюдением прав человека. Я думаю, что этот Союз следовало бы сделать более открытым, чем нынешнее ЕС, – примерно такой степени открытости, какой обладает нынешний Совет Европы.

И, наконец, последнее, на мой взгляд, – самое важное. Вступление в Союз должно быть сугубо добровольным и зависеть лишь от выполнения страной-кандидатом некоторых предварительных условий, главные из которых – демократическое государственное устройство, современное законодательство и соблюдение некоторого установленного стандарта прав личности. То есть опять-таки приблизительно соответствовать нынешним нормам Совета Европы. Именно условие добровольности превращает новый Союз не в «империю добра», не дай Бог (уж лучше империя зла – с ней, по крайней мере, все понятно), а в открытую федерацию свободных народов, присоединение к которой обладает для других стран притягательностью, достаточной для того, чтобы сделать процесс расширения непрерывным. Ведь даже желание вступить в нынешний Совет Европы заставляет сегодня некоторые государства прилагать определенные усилия, чтобы привести свое национальное законодательство в соответствие с требованиями Европейской конвенции по правам человека. А уж если присоединение к Союзу даст его участникам хотя бы малую часть тех экономических преференций, которые предоставляет своим членам нынешнее ЕС, то, уверяю вас, от кандидатов, желающих немедленно исправиться и стать паиньками, отбою не будет. И разумные правительства, даже если они сами по себе не очень склонны соблюдать правила приличия, постараются привести себя и свои страны в божеский вид. Это только наша несчастная Россия почему-то решила, что может находиться в элитном клубе для джентльменов в небритом виде и навеселе да еще и учинять в стенах этого клуба кровавые разборки. Вот мы и получим в ближайшие пару месяцев по полной европейской программе: окажемся, по всей видимости, за дверью Парламентской Ассамблеи с битой мордой. И, честно скажу, мне что-то неохота в данной ситуации заступаться за любезное отечество.

Между прочим, здесь возникает любопытный вопрос, ответа на который я, честно говоря, не знаю. Если действительно тот Союз, о котором я мечтаю, должен стать прообразом нового объединенного человечества, то можно ли представить себе ситуацию, при которой какой-то народ подлежит исключению из него. Ведь «исключить народ из человечества», очевидно, нельзя? Но если так, то, по-видимому, неизбежным становится другой роковой ответ на другой роковой вопрос: о необратимости утраты той части государственного суверенитета, которая передается надгосударственным органам власти. Иными словами, если присоединение к новому миропорядку должно быть сугубо добровольным, то добровольный выход из него уже немыслим. Предположим, в какой-то части федерации возникают силы, которые требуют выхода из нее и пересмотра взятых на себя при вступлении обязательств. Должен ли Союз рассматривать это движение как законное право народа, населяющего данный субъект федерации? Или как незаконный мятеж против верховного суверенитета объединенного человечества – ведь добровольно «выйти из человечества» тоже вряд ли возможно? И не следует ли уподобить подобных мятежников обычным уголовным преступникам, которые просто не желают жить по общепринятым законам, и поступать с ними соответственно? Вроде бы логично; но не станет ли в будущем этот ответ зародышем новых расколов и новых кровавых конфликтов? Вспомните, что сто сорок лет назад аналогичная проблема привела к одной из самых кровавых войн девятнадцатого столетия – гражданской войне между Севером и Югом в США.

Я не знаю точных ответов на эти вопросы, а между тем у меня возникают другие не менее тревожные вопросы к собственной утопии. Например, как должно реагировать будущее сообщество, пока оно еще не стало всемирным, на наиболее варварские и кровавые нарушения прав человека в тех странах, которые еще не входят в него? Спокойно смотреть, как турки мочат в сортирах курдов, как племена вырезают друг друга в Руанде и так далее? Но может ли мириться с этим наша совесть? Некоторые международные структуры, например, НАТО в Косово или ООН в Восточном Тиморе, однозначно отвечают на этот вопрос: «Нет». Конечно, моральная высота этого решения практически обесценивается тем, что в других регионах и в других ситуациях эти же структуры безразлично взирают на не менее варварские и кровавые преступления. Но предположим, что наша идеальная федерация, вооруженная ясным и недвусмысленным международным
законом, всегда и при любых обстоятельствах отвечает на этот вопрос так же. Не станет ли это началом очередного крестового похода за утверждение самой передовой идеологии во всем мире? Я не знаю ответов на эти вопросы. Я знаю только, что искать ответы нужно уже сейчас. Искать их надо нам всем вместе и не в рамках традиционной международной дипломатии – это дохлый номер, а силами международной общественности, озабоченной тем будущим, которое нас всех ожидает в наступающем столетии.

Сергей Ковалев
(Печатается с сокращениями. Полный текст лекции опубликован
в журнале «Новое время»,