– Я знаю, что опять разрешена подслушка, якобы для борьбы с преступностью. Я хорошо помню, как это было раньше: прослушивали не стесняясь, иногда даже вмешивались в разговор репликами или шутками. Я даже сама этим пользовалась.

– Как это?

– Вы сами заметили, что мне многое прощалось. Ну, к примеру, история с княгиней Мещерской. Когда началась перестройка, Екатерину Александровну пропечатали в «Огоньке», к ней пришла смешная для нее, но все-таки приятная слава. Неожиданно объявились из-за границы далекие родственники (она была бездетна) и позвонили ей на Поварскую, где она жила в дворницкой. И вдруг отключился телефон.

Она в панике. Я набираю 09 и прошу телефон справочной КГБ. Звоню:

«Здравствуйте, мое имя Белла Ахмадулина».

На другом конце провода отвечают с необыкновенной любезностью. Я продолжаю:

«Близкий мне человек живет в соседнем доме, княгиня Мещерская, у нее отключился телефон. У нас, правда, роют во дворе какой-то кабель, но и на вас приходится грешить. А я думаю: вдруг не вы. Будьте добры, проверьте этот номер» –

и даю телефон Мещерской.

Проходит не более пяти минут, мне звонит этот человек:

«Белла Ахатовна, телефон уже работает, можете звонить Мещерской...»

Все-таки конвоир конвоиру рознь и чекист чекисту – тоже.

Капля капле не близнец. Кстати, когда обсуждалось на секции поэзии мое заявление по поводу Сахарова, в зале сидел ничем не приметный, никому не знакомый человек. Писатели обсуждали, что со мной делать. Одни говорили, что не могут быть со мной в одном Союзе писателей, другие – что вообще в одном Советском Союзе.

Тогда этот незаметный человек встал и с некоторой долей презрения сказал писателям: «Это будет решаться не на вашем уровне» – и ушел.

Из книги Е.Евтушенко «Волчий паспорт»,

Можно написать роман о романе «Доктор Живаго». Впрочем, он уже написан историей. Эпилогом этого романа о романе вполне может стать рассказ о скамейке, много лет стоявшей рядом с могилой поэта на переделкинском кладбище. Скамейка была деревянная, а ножками ее были железные трубы, вкопанные в землю. На эту скамейку благоговейно присаживались паломники, приносившие цветы на могилу, читали Пастернака по памяти. Сюда приезжали и ночью, зажигали свечу, воспетую в знаменитом стихотворении из романа, пили вино. Скамейка эта была местом конспиративных встреч диссидентов с иностранными корреспондентами, идеальным укромным уголком для исповедей и казалась надежным убежищем от всевидящего глаза Большого Брата. Писательская бюрократия, исключившая Пастернака из Союза писателей, много лет сопротивлялась созданию его Дома-музея, однако, когда в конце концов музей был все-таки открыт, скамейку решили сменить за ветхостью. Каково же было потрясение тех, кто занимался ремонтом, когда в железных ножках скамейки обнаружили подслушивающее устройство, а затем нашли ретранслятор на одной из прославленных трех сосен, взмывающих в небо над могилой.

Карикатура из эмигрантского журнала "Сатирикон" (1951-1953, Германия)

Н.В.Гоголь,

Городничий: Послушайте, Иван Кузьмич, нельзя ли вам, для общей нашей пользы, всякое письмо, которое прибывает к вам в почтовую контору, входящее и исходящее, знаете, этак немножко распечатать и прочитать: не содержится ли в нем какого-нибудь донесения или просто переписки. Если же нет, то можно опять запечатать; впрочем, можно даже и так отдать письмо, распечатанное.

Почтмейстер: Знаю, знаю... Этому не учите, это я делаю не то чтоб из предосторожности, а больше из любопытства: смерть люблю узнать, что есть нового на свете. Я вам скажу, что это преинтересное чтение. Иное письмо с наслажденьем прочтешь – так описываются разные пассажи... а назидательность какая... лучше, чем в «Московских ведомостях»!