Советский Союз был гарантией информационной безопасности населения.

Населению сообщалось только то, что ему положено было знать. Это служило основой для здорового патриотизма. Вся нынешняя ностальгия, в том числе и ностальгия интеллигенции, в значительной мере опирается на то, что и интеллигенция плохо знала, что реально происходило в Советском Союзе. Знала про себя, про своих ближайших друзей, в лучшем случае – про свою отрасль. Зато считалось, что во всех остальных отраслях, во всех остальных семьях, сообществах и так далее, – все замечательно и прекрасно. Это и служило основой патриотизма.

Кроме того, цензура – вещь с двойной пропускной способностью. В принципе, считалось, что цензура – это охрана информации с целью не пропускать ее вниз. Но цензура была еще и способом не пропускать информацию снизу. Цензура создавала специфические источники информации для власти от спецсоциологов и спецстатистиков. Так что не только население было обмануто. Новая власть освободила прессу, но не имела навыков к ней прислушиваться, не имела задачи осмыслять то, что пишут.

Она только сейчас к этому приходит, и, если обратите внимание, именно сейчас наиболее сильно возмущение правительственных и государственных чиновников тем, что пишет пресса. Наконец, они поняли, что не только телевидение, но и вообще все информационное пространство в достаточной степени хаотично и плохо управляемо (что его, правда, в значительной мере и спасает). Но это перестало устраивать власть. В хаосе легче уйти от недремлющего ока и указующего перста. Но к свободе слова все это отношения не имеет.

Свобода слова – это определенные правила игры, принятые тремя сторонами: властью, прессой и обществом. Это определенная наработанная традиция таких взаимоотношений. Естественно, что при не готовой прессе, при не готовой власти и при не готовой публике эти отношения установиться не могли.

Что надо сделать, чтобы изменить ситуацию?

– Жить, не давая заглохнуть ни одному голосу. Поэтому мы называемся Фондом защиты гласности, защиты того единственного, из чего свобода слова может произрасти. Потому что свобода слова одного человека, естественно, ограничивается свободой слова другого человека, так же как и любые другие свободы. Этого понимания в стране, к сожалению, пока нет. В нашей стране все то, что я говорю, обычно считается заумью от лукавого. Потому что – какая, в сущности, разница между гласностью и свободой слова?.. А разница очень серьезная – в смысле. Пресса всегда была политизирована и осталась политизированной. Только если раньше она управлялась из одного политического центра, то теперь управляется из нескольких. Кроме того, когда-то (в советское время) она (пусть в допускавшихся пределах) все-таки защищала отдельного маленького человека, а теперь интерес к этому потеряла.

Какие управляющие центры вы имеете в виду?

– Есть политизированная пресса за одних, есть политизированная пресса за других, есть та, которая защищает интересы тех или иных отраслей хозяйства, экономики, олигархию и так далее. В принципе, довольно трудно себе представить, чтобы было иначе. Сейчас по разным подсчетам от 10 до 20% существующей печатной и электронной прессы является самофинансируемой и самодостаточной. Я лично склоняюсь к цифре 10%, но есть люди, которые считают, что около 20%. Но это не критическая масса, к сожалению. Это лишь достаточное основание для того, чтобы считать, что и такой сектор существует. С другой стороны, безумное количество СМИ, появившихся за последние 10 лет, неподъемно для общества. Экономически развитое американское общество имеет в три или в пять раз меньше газет. Там это просто не нужно, поскольку все организовано по принципу: только тот, кто зарабатывает деньги, существует на едином рынке. Периодически даже замечательные и знаменитые издания, такие, как, допустим, «Look», уходят с рынка, потому что не выдерживают конкуренции. Им на смену приходят другие, с лучшими идеями, с более современным дизайном, с большим пониманием своей аудитории и так далее. У нас никто не хотел умирать, как было сказано. Половина газет образовалась не из-за потребностей читателей, а из-за амбиций заместителей главных редакторов, которые считали, что они могут делать газеты не хуже, чем их собственные главные. И, возникнув, такие газеты не хотели умирать. Читателя своего они завоевать тоже не сумели. Значит, где они должны взять деньги на свое существование? Либо идти под государственное крыло и просить дотацию, либо находить каких-то экономических или политических заказчиков, которые готовы и могут всю эту систему оплачивать. Поэтому пресса, совершенно естественно, лукава.

«Мы, лицедеи, богомазы,

Это сказано еще в советские времена в стихотворении Евтушенко и, конечно, в известной степени верно и сегодня. Поэтому теоретически, когда идут разные социологические исследования, миссию журналистики как приводного ремня политики редко кто признает. Но это, скорее, из области самооценок. Потому что никто не хочет себя признавать приводными ремнями власти, олигархов, политиков и так далее. Все хотят демонстрировать самостоятельность. Вообще, к четвертой власти высказываются наибольшие претензии. Эта навязанная прессе идея о четвертой власти пришлась особенно к месту в начале 90-х годов, когда пресса очень охотно считала себя четвертой властью и сама себя в этом смысле обманула: объявив себя таковой, она совершенно не обратила внимания, что в классическом определении четвертой властью является общественное мнение, а не сама пресса. Пресса – только важнейший инструмент четвертой власти.

Это и есть главная проблема, с которой мы постоянно бьемся. Пресса хочет быть самодостаточным игроком на властном поле. Этого у нее не получается и она ожесточается. Действенность публикаций прессы крайне невелика, потому что она не заботится о резонансе. То есть пресса не заботится о строительстве гражданского общества.

Когда проходили семинары по методике взаимодействия прессы и правозащитников, выявилась следующая тенденция: журналисты считают, что они сами знают все значительно лучше, чем те специалисты, с которыми мы их сводили. Потребуются очень серьезные усилия, чтобы пресса признала или захотела признать наличие равных ей игроков на поле общественного мнения. Очень редко можно увидеть сегодня прессу, которая занимается проблемами, интересующими большинство населения. 80% СМИ занимаются проблемами власти, их обсуждением и освещением. Большое тело, которое есть общество, и малая голова, которая есть власть, перевернуты в изображении прессы. Вернее, изменен масштаб: огромная голова – власть и маленькое тело – общество. Эту картину рисуют нам на страницах газет, о ней говорят с экранов телевизоров. Гражданское общество крайне не структурировано, и поэтому пресса терпит поражение за поражением. Скандалы пресса выбрасывала на медиа-рынок раз в месяц, сейчас чуть реже. Отзывов практически нет.

История с подводной лодкой «Курск» – первый случай за очень длительное время, когда пресса слилась с общественным мнением: оскорбленная невниманием власти, она ощетинилась, но одновременно почувствовала поддержку со стороны общества. Посмотрите, что происходило на первой и второй чеченских войнах. Видно, насколько общественная поддержка слабеет.

Пресса – институт независимый у нас или обслуживающий?

– Она, конечно, не независимый институт. Независимый институт прессы потихоньку создавался. Пять-семь лет тому назад реально независимых газет было больше. В 1996 году пресса совершила чудовищную ошибку, когда позволила подстроиться под политическую целесообразность. Это относится к телевидению в первую очередь. Большая часть прессы выстроилась под выборы господина Ельцина и бросилась заниматься пропагандой и агитацией, совершенно закрывая глаза на реальный смысл происходящего. Проблема в том, что она тем самым продемонстрировала свою способность быть управляемой. До 1996 года все думали, что пресса неуправляема. После 1996-го все поняли, что это на самом деле не так. Если вы обратите внимание, вся медиа-олигархия родилась после 1996 года, когда стало понятно, что прессу можно купить, задвинуть, ею можно манипулировать, ее можно направить. Это и стали делать.

Но нельзя прогнозировать только политический результат, не думая об общественном. Пресса теряет активных читателей, теряет влияние. Пресса как институт гражданского общества в череде других институтов, может быть, еще обладает каким-то кредитом доверия, но (по оценкам социологов) он снизился за последние 5–6 лет в 3–4 раза. Прессе доверяли 60 % населения, сегодня доверяют не больше 20%. А если ей не доверяют, то зачем она? Только для развлечения или только для политических технологий?

Вы думаете, что пресса не будет заинтересована в вопросах, например, судопроизводства и свободного получения информации о системе судопроизводства в стране?

– Почему только судопроизводство? Вообще проблема доступа к информации у нас практически не решена. С одной стороны, нет закона о доступе к информации. Первую поправку к американской Конституции дополняют три огромных фундаментальных закона о праве граждан на доступ к информации, и журналист, пользующийся этим правом, ощущает себя гражданином, получая информацию. У нас доступ к информации для прессы эксклюзивный. Мало того, открытого доступа к информации очень мало. Возьмите «Общественную экспертизу» (только что вышел второй том ): насколько низок процент серьезных и содержательных ответов на запросы прессы. А исследование проведено по 87 регионам России.

У нас невероятное количество пресс-служб. Пресс-службы, которые служат во всем мире для улучшения прохождения всего потока информации, у нас работают фильтром этой информации. Они защищают свое начальство от журналистов.

Посмотрите на выступление представителя ВМФ, руководителя пресс-службы господина Дыгало по поводу причин катастрофы подлодки «Курск». Человек озвучивал ложь за ложью, совершенно не моргнув глазом, считая, что он выполняет свой долг информационщика. Вся эта система совершенно не отрегулирована, пресс-служба работает без каких бы то ни было положений о своей деятельности, без профессиональных контрактов. То есть пресс-служба является обслуживающим персоналом власти, а не инструментом общества в доступе к информации. Все перевернуто.

В этом и есть, наверное, подход нашей власти. Она настроена на то, чтобы не распространять информацию.

– Любая власть настроена на то, чтобы про нее знали как можно меньше. По крайней мере, о ее недостатках. Поэтому прессу и называют цепным псом гласности и цепным псом общества.

Информационная свобода – это всегда движущаяся грань, а не некий проложенный государственный рубеж, проходящий между той березкой и тем оврагом. Нет, это подвижная линия. Естественно, всякая власть старается ограничить информацию о себе. Особенно о неприглядных своих действиях. А всякая пресса должна искать эти несовершенства власти, говорить ей об этом и информировать общество, которое имеет возможность через своих выборных лиц воздействовать на эту власть. У нас такой механизм отсутствует. Он пока не сложился.

Есть ли у нашей прессы будущее, станет ли она свободной?

– Я считаю, что у прессы всегда есть шанс. Потому что на самом деле пресса – такой инструмент, без которого сегодняшнее общество существовать не может. Сразу встает вопрос: должна ли пресса воспитывать общество, чтобы оно стремилось к большей информационной открытости, или общество должно подталкивать свою прессу, чтобы она выполняла функцию модератора общественного мнения и чтобы информация максимально правдиво доходила от власти к обществу и от общества к власти. Еще к этому надо добавить, что свобода слова состоит не только из гласности, но еще и из слышимости. Для того, чтобы гласность была действенной, надо, чтобы ее слышали. Сегодня такой слышимости во властных структурах нет, около ушей стоят в основном ребята из бывшей «пятерки», из 5 отдела ГБ, или их воспитанники. Поэтому все общество на самом деле еще очень сильно нездорово. Но общественный организм надо лечить иначе. Я рассчитываю, что общество сумеет консолидироваться, хотя бы отчасти, в каких-то гражданских акциях, и будет возможность заинтересовать этим прессу и увлечь ее участием в гражданских инициативах...

Потому что только на конкретных делах общество и пресса могут объединяться. Например, «Новая газета» периодически объявляет сбор средств. Люди откликаются, причем откликаются сотни людей, и это хорошо. «Новая газета» об этом пишет, и это тоже хорошо, но дальше этого она не идет, она боится стать слишком сильно привязанной к какому-то одному общественному движению и начать выращивать его как некую структуру. Она помогла человеку, и это действительно прекрасный гражданский поступок. Замечательно, что она так делает. Не так много газет, которые бы делали нечто подобное. С другой стороны, газета все-таки в первую очередь заботится о себе. У нее есть некая политическая позиция, а все остальное как бы к этому добавляется. Такова гражданская составляющая политической позиции. Газеты, которые начнут заниматься обществом, неминуемо возникнут, здесь огромный резерв, и в принципе в этом направлении надо начинать работать. Нужно возрождать почти исчезнувшую гражданскую журналистику, построенную на связи средств массовой информации с реальными интересами гражданского общества.

Получается, общество может быть просто не заинтересовано в информации? Возможно, общество само по себе не готово ее воспринимать? Допустим, информация, получившая достаточно широкое распространение, например, на экологические темы. Общество разве не откликнулось бы на нее?

– Как один из организаторов Общественного комитета в защиту Григория Пасько (в комитет входили и экологи, и химики, и журналисты, и правозащитники), я могу засвидетельствовать, что с гражданской защитой мы более или менее справились.