Суд идет, суд идет по всему миру. И... всех нас, сколько есть вместе взятых, ежедневно, еженощно ведут на суд и допрос. И это зовется историей.

Абрам Терц. «Суд Идет»

В количестве 50-60 человек, преимущественно студентов различных вузов и техникумов, молодых сотрудников некоторых научно-исследовательских учреждений, а также лиц без определенных занятий.

Из записки Председателя КГБ В.Е.Семичастного в ЦК КПСС

<…> Второго декабря, только я успел отдать последнюю пачку обращений одному из смогистов (лит. объединение «Самое Молодое общество Гениев») в кинотеатре «Москва» на площади Маяковского, как при выходе на улицу меня окружила целая толпа агентов КГБ. Они почему-то считали, что я вооружен, и буквально тряслись от страха. Плотно сжав меня со всех сторон так, чтобы я не успел даже рукой шевельнуть, посадили в уже ожидавшую «Волгу». С боков двое, впереди, рядом с шофером, начальник опергруппы.

Потом повезли в больницу в Кащенко, в детское отделение. Меня там держали, я думаю, месяца полтора–два. Особенно не лечили. Что-то давали, но я выплевывала. Меня там матом научили ругаться, до этого не ругалась, курить не давали. Ко мне относились лучше, чем к психам. Давали понять, что я другое дело. Они были невероятно советские врачи. Очень плохо относились к больным детям.

Как и положено по первому разу, я пробыл в дурдоме 21 день. Там меня кололи всякой гадостью, а потом приходили гэбэшники и начинали меня допрашивать, надеясь, что, будучи не в себе от лекарств, я все расскажу. Но у меня была хорошая школа. Буковский меня научил: о том, о чем нельзя говорить,– не думать и тогда ни в каком состоянии этого и не скажешь. И я ничего не сказал, не проговорился.

Принятыми мерами удалось предотвратить активные попытки отдельных участников сборища вызвать беспорядки и выступить с демагогическими заявлениями.

Традиционно считается, что «митинг гласности» стал событием, вызвавшим к жизни правозащитное движение в СССР, хотя многие современники и активные его участники оценивали это событие несколько иначе.

Для одних, например, рычагом, перевернувшим коммунистическую вселенную, оказалась апелляция к праву как к инструменту гражданской (а для некоторых даже политической) борьбы, придававшая акции определенную «легитимность» и не позволившая властям применить репрессии к ее участникам.

...– Вы же советский человек, говорит с напором сотрудник КГБ, а значит, должны нам помочь.

Власть, однако, тоже осознала проблему, которую создает протест, введенный в правовые рамки:

8 июня 1966 г.

...и решила эту проблему по-своему. 15 сентября 1966 г. ЦК КПСС одобрил

А вот другая трактовка: событие надо рассматривать как звено в цепи аналогичных выступлений нонконформистской творческой молодежи. Его следует поставить в один ряд с такими явлениями, как попытка студентов провести митинг на площади Искусств в Ленинграде в 1956 г., поэтические чтения на «Маяковке» в 1958–1961 гг. или как предшествующие публичные акции неофициального литературного объединения СМОГ. Кстати, некоторые смогисты приняли активное участие в распространении «Гражданского обращения», и именно на них и связанных с ними людей обратила особое внимание госбезопасность в дни, предшествовавшие демонстрации.

Материалы партийно-комсомольских проработок, проходивших в МГУ после 5 декабря, показывают, что некоторые студенты, оказавшиеся на площади, мотивировали свое появление там дошедшей до них информацией об очередной акции СМОГ.

Даже если предположить, что эти объяснения просто «отмазка» (ссылка куда более безопасная, чем признание участия в коллективном гражданском протесте), все равно эти упоминания не были случайными.

Молодежный характер митинга и то, что многие восприняли его как выступление в защиту именно творческой свободы, не подлежат сомнению. Вполне обоснованным является также взгляд на «Митинг гласности», как на протест против возобновления уголовных репрессий по политическим мотивам (так общественное мнение восприняло арест двух литераторов). «Митинг гласности» был лишь первой открытой акцией протеста в связи с делом А.Синявского и Ю.Даниэля; за ним последовали другие, не столь публичные по форме, но также получившие широкую огласку благодаря самиздату и передачам зарубежного радио.

Из участников митинга немногие лично знали арестованных или читали их «криминальную» прозу. Тем не менее, как мы видим из публикуемых материалов, перед 5 декабря много дебатировался вопрос о том, как повлияет на судьбу подследственных столь необычная для СССР 1960-х гг. форма протеста. Так что не исключен и такой вариант мотивации, как попытка добиться освобождения или, по крайней мере, смягчения участи арестованных. Впрочем, больше обсуждалось, не повредит ли им этот митинг, чем вопрос о возможных положительных последствиях.

О том, что 5 декабря на Пушкинской площади состоится демонстрация в защиту Синявского и Даниэля, у нас на факультете знали многие. Откуда?

В помещении Московского областного суда 10 февраля 1965 г.
в 10 часов утра начался суд. Слушалось дело А.Д.Синявского и Ю.М.Даниэля, привлеченных к уголовной ответственности по статье 70, ч.1 УК РСФСР, которая гласит:

«Агитация или пропаганда, проводимая в целях подрыва или оскорбления Советской власти, либо совершения отдельных особо опасных государственных преступлений, распространение в тех же целях клеветнических измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй, а равно распространение либо изготовление или хранение в тех же целях литературы того же содержания наказывается лишением свободы на срок от 6 месяцев до 7 лет и ссылкой на срок от 2 до 5 лет или без ссылки, или ссылкой на срок от 2 до 5 лет».

В зале суда почти сплошь мужчины. Вход только по пригласительным билетам на каждое заседание билеты другого цвета, – которые дважды проверяются один раз при входе в здание, другой при входе на лестницу, ведущую в зал, причем второй раз с предъявлением паспорта, который тщательно проверяется. На улице, во дворе, в вестибюле везде милиция и судебные распорядители.

Краткое изложение
обвинительного заключения:

«В США, Франции, Англии и других капиталистических странах широкое распространение получили произведения так называемого «советского литературного подполья». Империалистическая реакция ищет подрывные методы в области идеологии, чтобы компрометировать советский народ, наше государство, Коммунистическую партию СССР и ее политику. В этих целях используются антисоветские клеветнические произведения подпольных литераторов, которые выдаются враждебной пропагандой за рассказывающие правду о Советском Союзе.

К таким сочинениям принадлежат повести «Суд идет» и «Любимов» и статья «Что такое социалистический реализм» Абрама Терца, а также произведения Николая Аржака «Говорит Москва», «Руки», «Искупление» и «Человек из Минапа».

Органами государственной безопасности установлено, что под псевдонимом Абрама Терца скрывался А.Д.Синявский, а под псевдонимом Николая Аржака Ю.М.Даниэль.

<.…> Судья: Подсудимый Синявский, признаете ли вы себя виновным в предъявленных вам обвинениях полностью или частично?

Синявский: Нет, не признаю, ни полностью, ни частично.

Судья: Подсудимый Даниэль, признаете ли вы себя виновным в предъявленных вам обвинениях полностью или частично?

Даниэль: Нет, не признаю, ни полностью, ни частично».

Из последнего слова Даниэля:

Я хочу попросить прощения у всех близких и друзей, которым мы причинили горе.

Я хочу еще сказать, что никакие уголовные статьи, никакие обвинения не помешают нам Cинявскому и мне чувствовать себя людьми, любящими свою страну и свой народ.

Это все.

Я готов выслушать приговор.

И, наконец, для многих пришедших на площадь участие в митинге было по сути актом самовыражения и самоосвобождения; мотив, который чуть позже станет определяющим фактором в формировании диссидентского мировоззрения.

Что до меня, то я не понимала, чем это может кончиться. Я об этом просто не думала. Вообще в юности редко думаешь о чем-нибудь серьезном.

А.Амальрик определил диссидентство как поведение свободного человека в несвободной стране. В этом смысле, как стиль жизни множества одиночек, оно существовало в СССР всегда.

А 5 декабря создало важный прецедент коллективного диссидентского поступка, обозначившего возможность появления открыто действующих независимых общественных движений, в том числе и правозащитного.

* * *

Однако отношение к предстоящей акции ее основного инициатора и организатора, Александра Сергеевича Вольпина, по существу не совпадало ни с одной из вышеизложенных позиций.

От Наташи (Садомской) где-то в октябре я узнал о ходе дела Синявского и Даниэля. И я ей сказал, что читать эти произведения не буду. Я иду на митинг, не читая этих вещей. Меня интересует не литература. Вообще, если кто хочет устраивать литературный митинг, то пусть устраивает, только в другом месте. Речь идет о процессуальной статье требовании гласности судопроизводства. Она нужна в данном случае двум писателям.

Будучи человеком ответственным, Вольпин, разумеется, не мог скидывать со счетов вопрос о том, какие последствия возымеет демонстрация для судьбы арестованных.

Однако требование гласности суда над ними он считал более важным и уместным, в том числе и для самих арестованных, чем требование их немедленного освобождения.

Первое более соответствовало его правовым и нравственным воззрениям, чем второе.

Александру Сергеевичу не чужды были и сомнения, связанные с судьбой учащейся молодежи, участвовавшей в демонстрации.

Создается впечатление, что идеальным для Вольпина был бы митинг, состоящий из одного участника его самого. Но он не считал себя вправе никого ни уговаривать, ни отговаривать, ни, тем более, искусственно отсекать от участия в активных действиях. Об этом свидетельствует сам факт наличия «Гражданского обращения» и его широкое распространение. Вольпин категорически отрицал специфически «литературный» характер дела. С его точки зрения, совершенно все равно, писатели Синявский и Даниэль или нет, хорошие они писатели или графоманы и даже собираются ли их судить за литературное творчество или за политический протест.

* * *

Оценка смысла и значения произошедшего 5 декабря 1965 г. на Пушкинской площади не может тем не менее опираться исключительно на восприятие автора этой идеи. Подобно тому как «Гражданское обращение» из трактата о праве (в архиве «Мемориала» хранятся копии черновиков этого документа; один из них занимает 12 листов, исписанных мелким почерком с обеих сторон) трансформировалось в листовку; подобно тому как лозунг с требованием гласности суда над Синявским и Даниэлем был уже в день демонстрации дополнен лозунгом «Уважайте Конституцию!» точно так же трансформировалась основная идея демонстрации в сознании ее организаторов и участников.

* * *

Общественное мнение довольно быстро восприняло лозунги и способ действий демонстрантов как нечто совершенно новое в уже отчетливо осознаваемом к середине 1960-х гг. противостоянии либеральной интеллигенции и государственной власти. Именно эта концепция в итоге возобладала. Сама возможность публичного протеста против беззакония и произвола поразила воображение многих. Переворот в представлениях о границе возможного и стал тем психологическим фундаментом, на котором выросло независимое общественное движение конца 1960-х начала 1980-х гг., движение, принципы которого гласность, ненасилие, апелляция к праву, – по крайней мере внешне совпадали с лозунгами демонстрантов. Уже в декабре 1966 года митинг был успешно повторен, а затем превратился в традицию и даже обрел собственный ритуал. Это вовсе не значит, что его гражданская значимость потерпела какой-то ущерб. Напротив, ежегодные 5 минут молчания с непокрытыми головами у памятника Пушкину, освященные традицией, приобрели общественное звучание более общего характера, чем та, первая, конкретная демонстрация, проведенная по конкретному поводу. «Митинг гласности», превратившись в «митинг молчания», стал символом правозащитного движения.

Полный текст можно найти в Интернете по адресу: http://www.memo.ru/history/diss/books/5dec/index.htm