Вернуть забытые имена.

Это работа очень кропотливая, требующая много времени и большой сосредоточенности.

Кроме того, вместе с Н.Малыхиной готовлю большую выставку из собраний музеев «Мемориала» и музея Сахарова.

Она будет проходить в павильоне Сахаровского центра, там можно разместить несколько сотен экспонатов.

Пока для справочника набралось около 400 имен, хотя думаю, что этому списку конца не будет.

Я включаю в этот список не только художников с именем, но и тех, кто был взят со студенческой скамьи, и художников-прикладников, которые вообще мало известны.

Что касается коллекции для музея Сахарова (как и музея «Мемориала»), то в нее входят и произведения художников, которые были репрессированы и работали в лагере, и тех, кто был расстрелян и чьи работы, сделанные до ареста, остались у родных. Надо искать все эти работы, потому что они собственность поколения, которое, увы, уже уходит, и все это может пропасть. В музее Сахарова прошло шесть выставок творчества гулаговских художников, среди которых и те, кто был расстрелян. Это были небольшие выставки, примерно по 60 работ, иногда меньше.

На них порой были представлены художники, работы которых в собрании «Мемориала» отсутствуют, – Б.Эрбштейн, Б.Старчиков, П.Нерадовский и другие.

Гулаговское творчество самоучек, умевших лишь уловить сходство или нарисовать портрет по фотографии, я тоже включаю в круг лагерных художников, все равно они – творческие личности. Многие из них начали рисовать только в лагере, потому что умение нарисовать портрет (пусть и непрофессионально) давало автору лишнюю пайку хлеба, и это помогало выжить. Из таких графических листов составилась колоссальная коллекция. Особенно это касается малоформатных портретов, которые умещались в конверте. Их вместо фотографий посылали домой (фотографировать в лагерях было запрещено).

Моя собирательская и выставочная работа началась в 1989-м в «Мемориале» с «Недели совести». Именно там и возникла идея сделать выставку творчества репрессированных художников. Получилась большая экспозиция, представленная в Москве на Крымском валу в 1989 году. На ней экспонировались не только вещи, принадлежавшие «Мемориалу», но и те, которые их владельцы принесли именно на выставку. С этого момента начал создаваться музей «Мемориала», где я тогда работала.

Следующая большая выставка состоялась во Дворце молодежи. Ее посетило невероятно много народу. Шли буквально толпами: «Мемориал» тогда был на гребне интереса общества, а тема репрессий в числе самых актуальных.

В первой половине 90-х годов пришло приглашение австрийского «Мемориала», и выставка трижды экспонировалась в Австрии. Несколько раз ее экспонаты побывали в Варшаве, однажды в Норильске.

Весной 1995 прошла значительная выставка в московском Фотоцентре на Гоголевском бульваре. Большим успехом пользовалась выставка в Амстердаме, на ней экспонировались графические работы и предметы лагерного творчества. На всех выставках были организованы встречи со зрителями – вопросы, ответы, рассказы... В Вене, на конгрессе правозащитников, я делала доклад на тему «Лагерное творчество», там же была и выставка на эту тему.

Назначение выставок – не только показать искусство как таковое, но представить лагерное творчество как определенную сторону нашего искусства, как «третий глаз», который видит некую страшную, уродливую сторону жизни.

Кроме предметов, по которым можно определить род деятельности зэка (например, кирка или совковая лопата) и которые ежедневно сопутствовали их владельцу, в экспозициях можно увидеть и очень тонкую художественную вышивку, а это уже предмет декоративно-прикладного искусства.

В Мордовии был вышивальный цех, где вышивали украинским крестиком мужские рубашки и женские платья на экспорт.

Такой цех был и в АЛЖИРе – Акмолинском лагере жен изменников Родины, где создавали художественные образцы вышивок. Встречаются там и виртуозные вещи – вышивки, сделанные не на основном производстве, а в свободные часы.

Зэки-мужчины делали удивительные шкатулки, украшенные тонкой резьбой, ножи, пепельницы.

У изобразительного искусства ИТЛ своя специфика: зэкам было запрещено изображать лагерную жизнь, интерьеры бараков, какие бы то ни было лагерные постройки, запрещено изображать лагерную одежду, любые реалии лагеря.

На работах гулаговских художников лежит печать лагеря, и чем талантливее художник, тем она заметнее. Огромное впечатление производят пейзажи, которые, как и все в лагере, имеют свою специфику. Очень редко встретишь светлый, радостный мотив, в каждом лагерном рисунке чувствуется огромная эмоциональная нагрузка, хотя нет изображения пыток, карцера, ничего конкретно страшного. Однако общее настроение пейзажа действует на зрителя как пресловутый 25-й кадр.

Многие лагерные портреты идеализированы: подрисовывалась «вольная» одежда – пиджак, галстук, – или прическа, и такой портрет посылался домой (рисунок мог не дойти до адресата, если он не понравится цензору). В лагерях художники не могли проявить себя полностью. Маслом, например, писать для себя было нельзя, – об этом сразу стало бы известно лагерному начальству, потому что запах скипидара выветривается долго, картину не спрячешь. За это могли посадить в карцер, лишить переписки, послать в другой лагерь. А пересылка в другой лагерь была равносильна гибели – рвались налаженные связи, человек попадал в незнакомую среду, где он должен был приспосабливаться заново.

Чтобы этого избежать, надо было подчиняться определенным требованиям. Однако в какой-то степени лагерное творчество было свободнее того искусства, которое жило по ту сторону колючей проволоки. От лагерного художника никто не требовал следования канонам, лакировки жизни, что было свойственно искусству «социалистического реализма».

О лагерном творчестве надо писать, о нем надо говорить, о нем, безусловно, должны знать. Только преподносить его следует очень умело.

Может статься, что репродукция отдельного карандашного пейзажа или портрета не произведет впечатления на современного зрителя. Все надо показывать в комплексе, с рассказом о судьбе художника, об условиях его работы в лагере. Творчество лагерных художников стало делом моей жизни. Мы должны знать свою историю. А визуальный источник впечатляет больше, чем печатный.

Но, чтобы такое творчество было правильно освещено, им должны заниматься историки и искусствоведы-профессионалы.

По этой теме должны работать кафедры, институты, она стоит того, чтобы стать одной из тем целого комплекса направлений по изучению нашего прошлого.