Мне стыдно. Неудавшееся путешествие из Ингушетии в Грузию.

Мы в Слепцовске, нас пятеро: Раиса, Лиза, Тоита, Абдулла и я. Ищем маршрутку, следующую в Хасавюрт через Чечню. Автостанция ободранная, но мирная. Автобусики с тревожными названиями маршрутов: Хоттуни, Грозный, Ачхой-Мартан. В них слышатся разрывы снарядов, грохот выстрелов. Когда мы находим нужный транспорт, я надеваю кофту с длинным рукавом, косынку и вижу одобрительные взгляды своих спутников (на Кавказе женщине не положено ходить простоволосой и с открытыми руками). Мы проезжаем пост «Кавказ-1», и хотя мне это не впервой, ощущается какая-то тревога. В автобусах много людей, они едут по своим делам, и я стараюсь не волноваться. Мы едем, я вижу дома со странными повреждениями-ранами, снесенными крышами, отверстиями в стенах от разрывов бомб – теперь я знаю, что это война. Почти все дома требуют ремонта. Правда, есть и приметы мирной жизни: маленькие кафешки, рыночки с убогими навесами, неказистые ларечки. Людей на улицах очень мало. И от этого тоже как-то неспокойно… Нельзя быть спокойной, когда едешь по этой дороге! Чечня…

Когда мы заехали в Гудермес, я увидела много разрушенных домов, сюрреальные пятиэтажки с тремя-четырьмя уцелевшими квартирами, а в них шторки на окнах, цветы – жизнь. Сердце сжимается, мне почему-то стыдно… Очень много постов по дороге. Водитель загодя наменял червонцев и подавал их вместе с документами. Ребята на постах – спокойные, почти приветливые, некоторые благодарят по-чеченски, что вызывает злой смешок у пассажиров. А мне почему-то стыдно…

Приехали в Хасавюрт. Из Хасавюрта на такси почти четыре часа ехали до таможни. Около таможни людей немного, тревожный говорок – делятся опасениями, опытом, тем, что может пригодиться при переходе. Я не волнуюсь, паспорт в порядке, нет запрещенных к вывозу предметов, и я даже не чеченка. Вопрос «Сколько у вас денег?» звучит несколько раз, но порадовать мне таможенников особенно нечем. С нас берут 50 рублей за какую-то квитанцию, пытаюсь выяснить, что это, но таможенник-дагестанец долго смотрит на меня и молчит, – я ухожу. Мне почему-то стыдно…

Российскую таможню проходим с потерями: у Раисы и Лизы какой-то непорядок в документах. Мы продолжаем путь втроем. Маленькая наша компания боится потерять друг друга. На азербайджанской таможне, как и на российской, вопрос о деньгах. Я прохожу быстро, ребята немного задерживаются, впрочем, как все чеченцы. Когда они выходят, я облегченно вздыхаю, – мы опять вместе. Нас встречает посланный друзьями Вагиф на просторной красивой машине. Тоита сразу засыпает, а мы с Абдуллой пытаемся тихонько беседовать (ни он, ни я не можем спать в транспорте), но разговора особенно не получается. Абдулла рассказывает о своей жизни. Мне почему-то стыдно...

А еще лень, усталость, да и Абдулла не очень-то ко мне расположен. А может, это просто чеченская строгость в обращении с женщиной. К утру он не так строг, и мы за завтраком говорим о жизни и смерти, любви и нелюбви, о войне, судьбе, и мне хочется сказать: «Прости меня за эту войну»…

Всходит солнце... Мы сидим за столом на самой высокой точке перевала, и Вагиф показывает, куда мы должны приехать. Не хочется уходить от красиво нарезанного сыра, прозрачного меда, белого лаваша. Разговор постепенно затихает, и мы смотрим вдаль (вдруг оказывается, что у нас с Абдуллой еще одна общая черта – мы оба боимся высоты). Еще полдня в дороге, и мы на азербайджанской таможне. Потери были и там, правда, не в людях – в деньгах. Наконец нас отделяют от Грузии 50 метров нейтральной полосы. Тревоги почти нет, но вдруг выясняется, что меня не пропускают. Не помогают ни уговоры, ни деньги, которые предлагают друзья уже с грузинской стороны. Визовый режим действует, и чеченские боевики не смогут проникнуть на территорию России! Радуясь надежности границ, я возвращаюсь в машину к Вагифу. Мои чеченские друзья с растерянностью смотрят мне вслед. Но двое из пяти все-таки на территории Грузии и готовы пройти по ней Маршем Мира, для чего мы, собственно, и были направлены единомышленниками. Нас могло быть и больше, но собранных денег хватило только на пятерых. «Ничего, – уговариваю я себя, – в Тбилиси чеченцев много, Тоиту и Абдуллу поддержат». Вдруг я ощутила жуткую усталость, раздражение, страх. Как я отправлюсь обратно одна в такую даль? Умылась под колонкой, не помогло. Казалось, на мне пуд пыли, хотелось помыться, переодеться, поесть. Водитель сочувствовал мне, и я вдруг успокоилась, подумав: «Господь не дал мне пройти в Грузию, видимо, у меня другая задача». Я смотрела в окно, видела дома, людей, горы. Баку проехали ночью. Пересела в другую машину. Было тревожно: ночь, а рядом трое незнакомых мужчин, один из которых явно нетрезв. На таможне я была в 3 часа ночи. Здесь не так страшно, несколько женщин и мужчин сидят в кафе. В Хасавюрт идет автобус с «челноками». Сую деньги водителю и быстро прохожу. Сесть негде, автобус спальный. Усаживаюсь на пол, неудобно, я злюсь, неужели никто не подвинется, не предложит сесть поудобней? Где их хваленая кавказская приветливость? Как стрела в сердце догадка: я – русская, а в автобусе большинство чеченок.Мне стыдно… Не в первый раз «получая» за весь русский народ, я стаскиваю с головы косынку – наивную попытку сойти за свою. Смилостивившийся шофер кое-как пристраивает меня в самом конце автобуса, и я молю Бога за его здоровье. За всю долгую дорогу до Хасавюрта никто не заговорил со мной. Хотелось закричать, что я своя. Хотелось, чтобы был сейчас рядом кто-то из тех чеченцев, кто знает и любит меня. Я вдруг ясно поняла, что тех, кто любит меня, гораздо меньше, чем этих, кто не говорит со мной. Спаленный солнцем Хасавюрт встретил базарным шумом. Болела голова, я едва добралась до места, откуда идут маршрутки в Чечню. Маршрутки в Назрань не было, и я решила ехать в Гудермес. Почему я не уехала домой, в Ростов? Я видела свой автобус. Но как-то неосознанно решила проехать по Чечне. Одна. Разбитый Гудермес встретил настороженно. На вопросы не отвечал, присматривался. Я подумала: «Не вернуться ли в Дагестан?» Не могу понять себя, как бабочка на огонь, летела я и не могла остановиться или сменить направление. Ищу попутчиков. Лейла едет в Грозный, ей сказали, что там в тюрьме ее деверь, которого они ищут уже несколько недель. Она спрашивает: «Ты умеешь ходить по городу?» Что Грозный называют просто городом, я уже знала, а вот вторая часть фразы мне была непонятна. Лейла подходит к другим с этим же вопросом и находит, наконец, того, кто умеет. Она возвращается ко мне, чтобы объяснить, что Грозный совершенно разрушен и ориентируются в нем только те, кто никогда оттуда не выезжал и все разрушения происходили у них на глазах. Лейла садится в машину, и я опять остаюсь одна. Но, наконец, нашлись попутчики: мужчины и одна женщина. Седа громко, не давая перебивать себя, рассказывает о «подвигах» русских в Чечне. Мне было стыдно. Я сочувственно кивала головой... Голос ее, как голос прокурора на суде, а я была обвиняемой, которой нечего сказать в свою защиту.

Было стыдно. Попутчица как экскурсовод вела свой страшный рассказ о том, кого и когда здесь убили. Неделю назад в Щербинах перерезали горло следователю и его сыну-участковому, из дома их вызвали русские. На этой дороге нашли убитого пастуха из Самашек, а здесь выброшенного из собственной машины строителя, его напарников потом нашли в грозненской тюрьме, искалеченных. А потом Седа рассказывает о жизни в своем селении, о том, как на ночь вся улица собирается в один дом, как прячут от российских солдат остатки имущества, как делят скудную еду. А потом она говорит: «Мы живем, наступив на смерть», – и пронзительно смотрит на меня синими глазами.И мне опять стыдно… Страшная экскурсия закончилась. И вот я вхожу в подъезд дома, где расположен наш офис, и говорю себе: «Я это сделала! Я проделала этот путь». И я поняла, что Господь направил меня по этому пути с тем, чтобы я услышала от Седы: «Я ненавижу вас, русских». И чтобы мы, обнявшись, заплакали обе – она от своей ненависти, а я от стыда.

Людмила Павличенко, «Союз женщин Дона», член координационного совета «Кавказского форума» август 2001 года Назрань–Хасавюрт–Баку–почти Тбилиси–Баку–Хасавюрт– Гудермес–Назрань

Данный материал (информация) произведен, распространен и (или) направлен некоммерческой организацией, выполняющей функции иностранного агента, либо касается деятельности такой организации (по смыслу п. 6 ст. 2 и п. 1 ст. 24 Федерального закона от 12.01.1996 № 7-ФЗ).

Государство обязывает нас называться иностранными агентами, при этом мы уверены, что наша работа по сохранению памяти о жертвах советского террора и защите прав и свобод человека выполняется в интересах России и ее народов.

Поддержать работу «Мемориала» вы можете через donate.memo.ru.