Марина Павлова-Сильванская, главный редактор журнала «Pro et Сontra»

После захвата заложников во время спектакля «Норд–Ост» слово «терроризм» снова у всех на устах. Однако, как и после первых московских взрывов, а затем американской трагедии 11 сентября, в это понятие люди вкладывают разный смысл. Что для одних – преступление против человечности, для других – героизм. Определение терроризма так и не сформулировано, хотя предложено уже более сотни разных дефиниций. Согласие в этом вопросе, во всяком случае в наши дни, по-видимому, трудно достижимо, несмотря на призывы главы российского Министерства юстиции Юрия Чайки¹, ибо силы, стоящие по разные стороны баррикад, исповедуют противоречащие друг другу ценности и идеологии. Поэтому в целях точности и объективности многие исследователи предпочитают говорить не о терроризме, а о террористических актах, так как это понятие менее спорно.

Между тем вопрос об определении – далеко не умозрительная, а острейшая политическая проблема. Российские власти, например, категорически отказываются вступать в переговоры с теми представителями чеченского общества, которых считают террористами. В то же время один из самых известных немецких философов нашего времени Юрген Хабермас считает действия чеченских боевиков разновидностью парамилитарного партизанского движения, характерного для второй половины XX века. Его точку зрения разделяет ряд других европейских интеллектуалов.

В соответствии с современными правовыми представлениями террористические акты не имеют оправдания, поскольку от них страдает мирное население, не вовлеченное в политическую борьбу или военные действия. Гражданская же война (герилья) может быть направлена против несправедливой власти или национального угнетения. Поэтому в 90-е годы международное движение за права человека разработало специфическую политику по отношению к негосударственным участникам гражданских войн (особенно если речь идет о движениях, пользующихся поддержкой большинства населения). Эта политика опиралась на общую для всех четырех Женевских конвенций ст. 3 и имела своей целью вынудить герильерос, ищущих в перспективе международного признания, соблюдать нормы гуманитарного права (что, к сожалению, редко удавалось)². Если отряды боевиков, применяющие насилие,
носят характер организованных вооруженных сил,
контролируют определенную территорию и
соблюдают гуманитарное право, они могут рассчитывать на иное отношение к себе, нежели террористы, сознательно нарушающие все правовые нормы.

Кроме того, в последнее время в западном общественном дискурсе подчеркивается, что террористы не связаны твердо ни с какими-либо институтами, ни с определенной территорией. Один из немецких исследователей сформулировал это различие таким образом: «герилья хочет захватить территорию, а террорист – мышление»
3. Международное право, сложившееся прежде всего в сфере отношений между государствами или противогосударственными режимами, пасует перед организациями типа «Аль-Кайида» и «Аль-Джихад». Аморфная сетевая и ячеечная структура без четко выраженных внутренних горизонтальных и иерархических связей очень затрудняет борьбу против такого рода организаций. К тому же такого рода террористические группировки и сети базируются по большей части на территориях, где и государственная монополия на насилие никогда не существовала или разрушена. Это так называемые государства-изгои (rogue states), то есть страны со слабой государственностью или территориальные единицы, лишь претендующие на создание собственной государственности (Афганистан, Судан, Сомали, Таджикистан и т.п.). Кроме того, современные террористы бывают, как правило, тесно связаны с преступным миром, например с наркодельцами.

Те, кто так или иначе связаны с террористическими актами, считаются совершившими преступления против человечности и потому, строго говоря, подпадают под особую юрисдикцию.

Осуждая террористические акты, международное правозащитное движение, тем не менее, накладывает определенные ограничения на действия государства, обладающего в соответствии с международным правом монополией на насилие, по отношению к движениям, организациям и отдельным лицам, применяющим насилие (в том числе террористам).

Считается, что до тех пор, пока насилие можно предотвратить полицейскими мерами, нет необходимости вводить чрезвычайное положение.

Права человека должны соблюдаться в полном объеме. И только если полицейские меры не срабатывают, возрастает насилие, а обществу грозят анархия и хаос, признается необходимым введение чрезвычайного положения. При этом должны быть открыто сформулированы цели политики, чтобы можно было судить, соразмерны ли им применяемые средства.

Не менее злободневны в политическом отношении и другие понятия, связанные с нынешней волной террористических актов в мире. Одно из них – «политический терроризм» – включает в себя шантаж и требования, понуждающие государство к определенным действиям. Государство в роли объекта шантажа – ключевой элемент понятия «политический терроризм». Тот, в свою очередь, может быть как внутренним, так и международным. Внутренний, при котором теракты совершаются в рамках одной страны и против ее граждан, – это, например, акции Ирландской республиканской армии (ИРА), баскской вооруженной группировки Euskadi Ta Askatasuna (ЭТА) или итальянских Красных бригад. К проявлениям международного террора относят насильственные действия, совершаемые за пределами государства, гражданами которого являются боевики или инициаторы терактов, и направленные против граждан другой страны. После 11 сентября ярлык международного терроризма превратился в психологически весьма эффективное средство борьбы с политическим противником. Вызываемые этими словами ассоциации настолько ярки и бесспорны, что многие автоматически проглатывают предложенную им оценку, не требуя убедительных доказательств того, что перед ними именно этот феномен, что тот или иной политик действительно связаны с международными террористическим сетями.

При том, что терроризм с трудом поддается строго научному определению, его существенные черты и тенденции развития можно в общих чертах описать. Важнейшая особенность современных террористических актов и кампаний – их непредсказуемость, безадресность и массовость, парализующие общество. На Западе необычайно высоко ценят личную безопасность, стабильность и предсказуемость. Да и мы все больше понимаем важность этих факторов. Терроризм же в его современном виде разрушает атмосферу уверенности, в котором только и может нормально существовать общество. Поэтому терроризм становится исключительно важным политическим фактором.

Вторая особенность террористических актов последнего времени – их намеренная театрализованность. В какой-то мере она наблюдалась и прежде, но теперь теракты все явственнее приобретают характер хорошо отрежиссированных, продуманных и до предела драматизированных действий (отсылаю читателя к событиям 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке и трагедии в театральном центре на Дубровке). Маски боевиков и черная чадра на женщинах, обвешанных взрывчаткой, – весь этот реквизит призван был придать коммуникативному акту, каковым является теракт, предельную выразительность, оттенить его сверхзадачу – передачу послания боевиков, их требований.

И третья важная черта. В отличие от действий знаменитых отрядов германской Фракции Красной Армии (RAF) и других аналогичных организации 70-х–80-х годов прошлого века, проводивших продуманные единичные и адресные террористические акты, тщательно выбиравших объекты для нападений и оберегавших членов своих ячеек, современный массовый террор направлен главным образом против мирного населения, не имеющего никакого отношения к происходящему. Именно эти массовость и анонимность, когда любой может пасть жертвой террористов, особенно характерны для действий нынешних террористов. Они перестают ценить даже собственную жизнь.

Появилась категория смертников, которые, убивая мирных людей, гибнут сами (палестинцы или чеченцы вроде сестры Арби Бараева, Хавы, взорвавшей себя вместе с груженным взрывчаткой грузовиком в расположении омского ОМОНА).

За последние два десятилетия терроризм проделал заметную эволюцию. Она уже во многом осмыслена и обобщена. В докладе Государственного департамента США «Модели глобального терроризма» (Patterns of Global Terrorism), опубликованном в мае 2002 года, выделено шесть основных тенденций:
1. Рост разрушительного потенциала всех разновидностей терроризма. Если в 90-е годы терроризм, казалось, отступал по сравнению с 80-ми, то с конца прошедшего века отмечался устойчивый рост. В 1998 году было совершено 6700 терактов; был убит 741 человек. Двумя годами позже число терактов несколько снизилось (4655), зато число убитых многократно выросло (3500). При этом наблюдалось нечто вроде территориального перемещения терроризма. Хотя наибольшее число терактов по-прежнему приходилось на Латинскую Америку, максимальное число жертв – на Азию и Ближний Восток. Террористы не скрывают стремления получить доступ к оружию массового поражения – химическому, биологическому и даже ядерному.
2. Резкий рост числа антиамериканских террористических актов. С 1996 по 2001 год их число выросло с 73 до 219, составив половину всех международных терактов. США превратились в некий символ анонимной государственной силы, являющейся гегемоном на Ближнем Востоке, в Персидском заливе и в Латинской Америке.
3. Преобладание религиозно мотивированного терроризма. По данным РЭНД, в 1980 году только две террористические группировки, оперирующие на международной арене, из общего числа 64 были по своему характеру религиозными, в 1995 году их было уже 26 из 56. Сейчас из 33 групп, которые Государственный департамент относит к категории иностранных террористических организаций (Foreign Terrorist Organization), 16 действуют по религиозным соображениям.
4. Образование международных террористических сетей или «транснационального терроризма». Например, сторонники «Хезболлах» и «Хамас» действуют в Аргентине, Бразилии и Парагвае. После 11 сентября в Парагвае было задержано 20 человек (в большинстве своем граждане Ливана), подозреваемых в связях с этими организациями. В качестве исходного пункта этого процесса все более явно выступает Афганистан. Во время войны Советского Союза против этой страны США интенсивно готовили моджахедов. Через тренировочные лагеря прошло, по разным оценкам, от 50 до 70 тысяч человек из 55 стран. Многие из них стали впоследствии во главе различных террористических групп, сохранив при этом прежние связи.
5. Ослабление государственной поддержки террористов. От них открестилась даже Ливия, к антитеррористической риторике прибегают время от времени руководители Судана, Сирии и Северной Кореи. И лишь Иран, Ирак и Куба по-прежнему продолжают одобрять террор.
6. Поддержка терроризма со стороны негосударственных сил: различного рода крупных корпораций и просто богатейших людей с Арабского Востока (Усама бен Ладен).

Мы и наши современники – свидетели опаснейшего раскола мира. Происходит консолидация стран Юга с их особой политической традицией, отличающейся от западной. Эти общества не ценят компромисс, им неизвестна процедура выработки политического консенсуса через парламент. Я не утверждаю, будто государства, в которых действует механизм выработки консенсуса, заведомо стоят на более высокой ступени общественного развития, а их граждане – люди «первого сорта». Просто перед нами общества с разными ценностями и политическими механизмами, своими путями к взаимопониманию. Одним из первых на возможные политические последствия этих различий указал на склоне лет бывший германский канцлер Вилли Брандт, председательствовавший в международной комиссии «Север–Юг». Но если тогда раскол был скорее объектом интеллектуального дискурса, то теперь он обретает зримые политические черты и во многом определяет расстановку сил на международной арене.

Мир, между тем, к разрешению этого конфликта мирными средствами не готов – ни Запад, ни Россия. Мы еще недалеко ушли от той поры, когда официальная идеология с порога отвергала любые компромиссы как «гнилые». Немалая часть общества все еще продолжает думать по-прежнему, хотя президент Путин и заявлял о готовности России принять западную повестку дня. Более того, часть чеченцев по понятным историческим и политическим причинам все явственнее ощущает себя частью Юга, не только перенимает культурные образцы воинствующих исламистов Ближнего Востока (к примеру, чадра на террористках при захвате «Норд–Оста»), но и бравирует этими заимствованиями как важной частью своих политических сигналов.

События вокруг «Норд–Оста» показали, как плохо работает у нас политический механизм разрешения острых конфликтов. В экстремальных условиях действовали лидеры СПС, «Яблока» и бывший руководитель фракции «Отечество – Вся Россия». Только у Евгения Примакова был плохой ли, хороший, но политический план первых шагов к урегулированию ситуации в Чечне. Однако своего предназначения они не выполнили, действуя в качества частных лиц. Стало очевидно, что легитимными политическими полномочиями не был наделен никто из них.

Одна из злободневнейших проблем, обсуждаемых в связи с террористической волной последних лет, – нарушения прав человека. При этом чаще всего подразумевают ограничения со стороны государственной власти. Действительно, в критических ситуациях даже в странах с прочной традицией демократического общежития власть в той или иной степени пытается ограничить право собственных граждан на частную жизнь (privacy), неприкосновенность жилища, свободу слова, собраний, манифестаций и ассоциаций и пр. Как известно, принятый американским конгрессом «Акт о патриотизме» («Uniting and Strengthening America Act by Providing Appropriate Tools Required to Intercept and Obstruct Terrorism», или «USA PATRIOT ACT of 2001») легализовал меры преследования террористов и их сообщников вплоть до негласных обысков, подслушивания и контроля счетов. Впрочем, ограничивают государства права человека и за пределами своих границ (имеется в виду право мирного населения не участвовать в конфликтах, права на жизнь, свободу и жизнь без страха и др.).

Такого рода реакция государства вполне предсказуема и все чаще получает поддержку со стороны населения, полагающего, что причастность к теракту автоматически ставит всех подозреваемых вне закона. Причем это касается не только российских граждан, не слишком сведущих в вопросе прав человека, даже если это их собственные права, но и американцев⁴.

Как известно, «Хельсинки Уотч» и другие международные организации подвергли жесткой критике власти США за нарушения гуманитарного права по отношению к пленным талибам и боевикам «Аль-Каиды», содержащимся в военной тюрьме Гуантанамо.

Разумеется, преступлениям террористов нет оправдания. Разумеется, они нарушают такие фундаментальные права человека, как право на жизнь, право жить без страха, право на свободу и безопасность, приносят страдания мирному населению. Но международное правозащитное движение настаивает на том, что в столкновениях с террористами мотивировка государства должна оставаться правовой. Это означает, что даже с участниками терактов, несущими ответственность за них, или с теми, кто стоит за ними, все равно нельзя расправляться внесудебными методами, нельзя нарушать право на справедливый судебный процесс, применять смертную казнь. И в этом случае необходимо соблюдать международное гуманитарное право. Кроме того, антитеррористические акты не должны причинять вред гражданскому населению.

Рост терроризма и ответная реакция на этот феномен уже привели к заметным сдвигам в области международных норм гуманитарного права. Все годы, прошедшие после конца Второй мировой войны, проблема прав человека стояла на повестке дня крупнейших европейских держав, США и международных организаций. Во всем мире шел непрерывный процесс юридического признания и формализации прав человека.

Сначала они были включены в конституции стран Запада. Затем появились международные нормы прав человека, а индивидуальные права стали предметом международного внимания и переговоров. Произошло размывание понятия «внутренняя юрисдикция», зато начали говорить о международной озабоченности правами человека. Эта стадия процесса признания прав человека как международных норм была отмечена появлением таких документов, как Всеобщая декларация прав человека, Международная конвенция об экономических, социальных и культурных правах и Международная конвенция о гражданских и политических правах. Их дополняли доклады Верховных комиссаров ООН по правам человека и другие документы. Международные нормы приобрели характер так называемого Jus cohens, то есть норм, которые не могут быть в одностороннем порядке изменены или заменены каким-либо национальным государством. Эта прерогатива принадлежит международному сообществу в целом и представляющим его институтам. По сути дела, соблюдение прав человека стало основным критерием для суждения о легитимности того или иного государства или режима.

Следующим этапом стало появление принудительных механизмов, которые понуждали государства соблюдать права человека. Появились международные расследования преступлений против человечности, надзор за соблюдением прав и международные суды. Возникли интернациональные и региональные системы защиты прав человека. Именно поэтому отказ США подписать соглашение о создании Международного уголовного суда, призванного преследовать в судебном порядке лиц, виновных в самых тяжких с точки зрения международного права преступлениях (геноцид, преступления против человечности и военные преступления), вызвал в Европе бурную реакцию. Вашингтон пошел вразрез с долговременной тенденцией в развитии международного права и международных отношений. Возникшие в связи с этим опасения даже подвигли Мэри Робинсон в одном из ее последних выступлений в качестве Верховного комиссара ООН по правам человека процитировать слова английского писателя и журналиста Майкла Игнатьеффа: «Эра прав человека началась и кончилась».