Фрагменты из мемуаров С.А.Ковалева «Полет белой вороны», изданных 1999 в ФРГ.
Через несколько дней после известия об аресте Григоренко Таня Великанова и Саша Лавут вызвали меня на разговор и рассказали, что выдвинут новый план: составить обобщенный текст о политических преследованиях и других нарушениях прав человека в СССР, подписать некоторой, не очень большой, командой и адресовать этот текст Организации Объединенных Наций. Я согласился с этим проектом, и мы договорились встретиться 20 мая у Якира.
Жилье Якира на Автозаводской улице ничем не напоминало несколько аскетическую обстановку квартиры Григоренко. Это был, что называется, открытый дом, где вечно толклись знакомые, полузнакомые и вовсе незнакомые люди. Мы обычно собирались для составления текстов в большой комнате, где полстены было завешано иконами старинного письма (Петр был знаменитый коллекционер икон и, кажется, даже немного занимался реставрацией). Сам хозяин дома, в довольно-таки расхристанном виде – рубаха расстегнута, пузо вываливается из штанов, черная пиратская борода всклокочена, – какое-то время следил за нашими трудами, а потом удалялся на кухню, где какая-нибудь другая компания предавалась обычному российскому времяпрепровождению. На наши предложения поучаствовать в составлении или редактировании он, как правило, отмахивался: «Да ладно, ребята, пишите, как считаете нужным; я – подпишу». И вновь удалялся на кухню, откуда каждый раз возвращался во все более эпикурейском расположении духа.
Мне нравился Петя; мне и сейчас нравится вспоминать о нем, несмотря на то тяжелое и позорное, что случилось с ним позже. У него было трудное прошлое: его отца, Иону Якира, легендарного полководца времен Гражданской войны, расстреляли в 1937 году; вскоре после этого была арестована его вдова, мать Петра (в мое время Сара Эммануиловна, ветхая старушка, отбывшая 18 лет каторги, обычно тихо сидела в углу, не принимая никакого участия ни в наших спорах, ни в кухонном веселье). А уж после этого арестовали и Якира Петра Ионовича, врага народа и сына врагов народа. Петру Ионовичу как раз исполнилось 14 лет.
До 1954 года Петю то держали в лагере, то выпускали, то опять сажали. В лагере он встретил свою будущую жену – Валю Савенкову; в ссылке родилась их дочь Ирина. Освободившись, он окончил – к 40 годам! – институт, стал историком-архивистом. В общем, был тем, что англичане называют self-made man – сам себя сделавший человек. С его биографией это было, наверное, нелегко. Общественную известность Петр Якир приобрел еще в 1966 году, выступив на конференции в Институте истории с резкой критикой наметившихся тенденций к замалчиванию сталинских преступлений. Стенограмма этой конференции перепечатывалась и ходила по рукам в сотнях экземпляров; это был один из первых образчиков исторической публицистики Самиздата. Позднее Петр выстаивал около всех судов, подписывал все подряд письма протеста, перезнакомился со всеми людьми, имевшими отношение к общественному сопротивлению. После ареста Петра Григорьевича Якир стал, пожалуй, самым известным диссидентом в стране. Мне кажется, что ему это льстило и, в глубине души, пугало. Он-то, тертый калач, хорошо понимал, что сколько веревочке не виться, а конец будет. Но давать задний ход было уже поздно и психологически невозможно. На самом деле, Петя был очень жизнелюбивым, очень добрым, нисколько не расчетливым, чуточку сверх меры тщеславным и совсем не храбрым человеком.
В тот день, 20 мая, в квартире Петра все было как обычно: на кухне – несколько полузнакомых молодых людей, откупоривающих очередную поллитру, в большой комнате – мы, собравшиеся вокруг стола и готовые к обсуждению и детализации новой идеи. Мы – это, сколько я помню, Таня, Саша, Толя Якобсон, Гриша Подъяпольский, Татьяна Сергеевна Ходорович, Наташа Горбаневская, Анатолий Эммануилович Левитин, Юрий Мальцев (не имею возможности написать о каждом из этих людей отдельно, но, смею заверить, любой из названных заслуживает самого подробного рассказа) и я. Не хватает двоих: самого хозяина дома и Виктора Красина. Мы ждем полчаса, час, полтора часа; обсуждаем печальные последние новости (накануне был арестован один из наших товарищей – педагог и поэт Илья Габай). Потом Петина жена Валя сообщает, что только что звонил Витя, что они с Петром просят прощения, но их задержали непредвиденные и срочные обстоятельства и они убедительно просят всех не расходиться и подождать. Что ж – ждем. Через какое-то время Петр с Виктором действительно появляются, довольные и веселые. И кладут на стол несколько экземпляров какого-то текста – для ознакомления. И только тогда мы узнаем, что все мы, здесь присутствующие, а также еще четверо иногородних – Мустафа Джемилев, Генрих Алтунян, Леонид Плющ и Володя Борисов – являемся членами Инициативной группы по защите прав человека в СССР и что эта Инициативная группа только что передала свое первое обращение в ООН (поддержанное еще тремя десятками подписей) и в зарубежные средства массовой информации.
«Вы уж, извините, ребята, не было времени все обсудить», – мельком пояснил Петр. «Подвернулась хорошая оказия – не ждать же следующей».
Мы молчали и переглядывались друг с другом в некоторой задумчивости. Потом кто-то из нас выдавил из себя несколько малозначащих реплик. И опять все впали в задумчивость.
Мы попали в невозможное положение! Снимать вдогонку свои подписи – так ведь придется объяснять, почему. А это стыдно. Не за себя стыдно, за Красина с Якиром, которые ведь наши товарищи. Да и идея-то сама по себе неплохая: не организация, а Инициативная группа, которая, смотря по обстоятельствам, может стать чем-то более определенным, а может так и остаться авторским коллективом из 15 человек. И адресат именно тот, о котором вроде договаривались заранее. И сам текст особенных нареканий не вызывает. И вообще, ситуация вроде потери девичьей чести: скандаль – не скандаль, а назад не вернешь.
Конечно, следовало бы устроить хотя бы немедленную приватную выволочку обоим друзьям, чтобы впредь неповадно было. Но как это сделать: квартира полна никому не известной посторонней публики – не при них же затевать выяснение отношений?
Я все же не выдержал и довольно жестко сказал Красину:«Витя, так не делают». Виктор не спорил и спокойно согласился, что да, получилось некрасиво, но что было делать, не упускать же такой удобный момент. «Витя, это – не соображение»,– возразил я. Красин согласился и с этим.
В конце концов мы договорились, что, во-первых, ладно: мы – Инициативная группа. Во-вторых, вся эта история наружу не выходит.
В-третьих, ничего подобного впредь никогда не повторится.
В-четвертых, чтобы ничего подобного не повторилось, состав подписей под следующими документами ИГ не обязательно должен быть полным. Кто из пятнадцати членов хочет, тот подписывает; кто не хочет – не подписывает. Мы же пока всего лишь авторский коллектив под общим названием, а не взаправдашняя организация; никто не должен быть связан круговой порукой общей ответственности. И наконец, в-пятых, любой из нас может делегировать право своей подписи одному или нескольким товарищам, из числа тех, кому больше всего доверяешь. Таким образом, физическое отсутствие члена ИГ по той или иной причине на обсуждении документа не будет означать автоматически отсутствия его подписи под этим документом. Я, в частности, заявил, что в свое отсутствие доверяю свою подпись Тане Великановой и Саше Лавуту, при условии, что их позиции совпадут. Если хоть один из них не согласен с документом, значит, и моей подписи под ним не будет. На том и порешили.
Если говорить совсем откровенно, то не могу избавиться от смутного подозрения, что вся эта история могла быть домашней заготовкой Виктора Красина (Петю Якира я в сложных комбинациях не подозреваю), чтобы избавиться от лишних дискуссий. А то опять эти болтуны-интеллигенты начнут рассуждать об общих вопросах и поломают готовую идею. А идея была, по-видимому, Красину в тот момент дорога: после ареста Литвинова и Богораз, а вот теперь и Григоренко, вакантное место неформального лидера движения должно было, как казалось Виктору, перейти к нему и к Петру.
Красин – сложный, противоречивый и очень неглупый человек. Но он был бешено, болезненно честолюбив – он сам об этом пишет в своих мемуарах. В енисейской ссылке, куда Виктор попал несколько месяцев спустя, гэбисты обнаружили на обыске тайник. Из тайника извлекли магнитофонную пленку, а на ней – наговоренный Виктором текст. Текст этот начинался следующим, примерно, образом: «В этот трудный час судьба возложила на меня тяжелое бремя руководства демократическим движением в Советском Союзе...»
Когда я узнал об этом (С.Ковалев узнал об этом тогда же, в 1972 году, от людей, вызванных в КГБ на очные ставки с В.Красиным в рамках «Дела № 24» – дела «Хроники текущих событий». – Примеч. ред.), у меня мороз прошел по спине. Это же надо представить себе: сидит человек один, в таежной глуши, включает магнитофон и сам себе наговаривает на пленку нечто подобное. А потом часами слушает, что ли, сам себя? Ведь это уже за гранью психической адекватности! Но я не был удивлен: я знал Витю Красина.
И ведь ничего хорошего подобное болезненное честолюбие не могло принести. И не принесло: когда Виктора вновь посадили в 1972 году, отнюдь не только страх перед заменой обвинения по 70-й статье на расстрельную 64-ю («измена Родине») заставил его давать обширные и подробные показания следствию. Я предполагаю, что даже в Лефортовской тюрьме, даже перед следователем КГБ, он продолжал играть роль вождя; а для того чтобы играть ее с блеском, нужно было прежде всего демонстрировать свою осведомленность. И когда Якира с Красиным заставляли перед всей страной каяться в телекамеры, помимо унижения Виктор возможно, испытывал и некоторую эйфорию: теперь-то все знают, кто я такой и что значил для «движения».
Правду сказать, ничего он особенного не значил внутри своей среды, как, впрочем, и любой из нас. У нас, слава Богу, не было вождей. Но на сторонних наблюдателей телепокаяние Якира и Красина произвело тяжелое впечатление и надолго подорвало веру в мужество и бескорыстие правозащитников.
И все же мне не хотелось бы заканчивать свои заметки о Викторе Красине на такой ноте. Он – один из тех немногих, кто, эмигрировав из страны в 1970-е гг., решился бросить обжитое место в США и вернуться в Россию наших дней; в моих глазах это достойный поступок. И наконец, еще раньше он нашел в себе силы самому рассказать о том, что с ним случилось, с максимально доступной ему искренностью. И многое из того, что я написал здесь о Красине, можно прочесть в воспоминаниях самого Красина, опубликованных за границей и частично перепечатанных в годы перестройки журналом «Огонек».
Для чего я так подробно рассказываю здесь всю эту не очень красивую закулисную историю создания первой в СССР независимой общественной ассоциации – легендарной Инициативной группы по защите прав человека в СССР? Дело в том, что я не люблю легенд; а в недавние годы (особенно в 1991–1993 гг.) российские журналы и газеты наперебой старались сделать из диссидентов сказочных рыцарей Добра в сияющих белизной доспехах. Это неправда. Все мы были детьми своего времени; все пороки и комплексы общества той эпохи воспроизводились и в нас. И дураков, и честолюбцев, и даже, как ни странно, конформистов было среди правозащитников не меньше, чем вокруг них. Другое дело, что мы все же старались быть в нашей несчастной, несвободной стране свободными и независимыми людьми. И в большинстве случаев готовы были платить за это необходимую цену.
Я не буду здесь подробно рассказывать о деятельности Инициативной группы за шесть лет ее реального существования (формально ИГ никогда не была распущена). Да и можно ли назвать деятельностью два десятка обращений в ООН, содержащих факты преследований по политическим мотивам: аресты, заключение в психбольницы, увольнения с работы и т.д.? Если кто-то хочет познакомиться с самими текстами, то, во-первых, все они перепечатывались за границей (существует сборник документов ИГ, изданный в 1976 г. нью-йоркским издательством «Хроника»), а, во-вторых, они есть в архиве общества «Мемориал» и доступны для интересующихся. Значение ИГ состояло прежде всего в том, что она была первой. Уже потом образовались и Комитет прав человека, созданный Чалидзе, Сахаровым и Твердохлебовым в 1970-м, и солженицынский Фонд помощи политзаключенным (1974), и многочисленные Хельсинкские группы, составившие новую эпоху в правозащитном движении (1976–1983). А во времена Горбачева организованное правозащитное движение получило, наконец, официальное признание со стороны государства.
Тем не менее, и сегодня общественная защита прав человека в России крайне слабо развита. В стране существует одна-две сотни правозащитных организаций, а надо бы – тысячи. Причины понятны: гражданское общество в целом все еще находится в зачаточном состоянии.
И все же: фундамент гражданского общества – это свободная самодеятельная инициатива граждан в рамках закона. А первый кирпичик в этот фундамент был заложен в мае 1969 года.
